10 В городе М Очерки социальной повседневности советской провинции в 40-50-х гг

но не разъяснил парторганизации мотивы изменения решения партийного собрания в отношении тов. Ной»1.

На октябрьском партсобрании по этому поводу высказался и Ф. С. Горовой, назвавший «безобразием» отмену решения по делу И. С. Ноя вследствие вмешательства секретаря обкома И. Мельника. С ним у Федора Семеновича были свои счеты.2

Ученый Совет университета формально обкому не подчинялся и потому вынес собственную резолюцию:

«Ректору университета рассмотреть вопрос о работе доц. Павловича В. А., доц. Ной И. С, старшего преподавателя Зудина В. Ф. и других».3

Это и было исполнено. В августе «по собственной просьбе» были уволены В. В. Пугачев и В. А. Павлович. Последний с дополнительной формулировкой: «В преподавательской работе допускал ошибки. Научно-исследовательской работы не вел и квалификацию не повышал»4. И. С. Ной потерял кафедру, а В. Ф. Зудин был переведен из старших преподавателей в лаборанты5.

И. С. Ной скоро уехал в Саратов. Через некоторое время был вынужден покинуть университет и В. П. Шахматов. Все было забыто, и только неугомонный В. Ф. Зудин, вернувший себе преподавательский статус, попытался реабилитировать своих товарищей:

«В нашей парторганизации были большие ошибки, и парторганизация находилась в заблуждении (в зале шум). Когда возглавлял парторганизацию тов. Кузнецов В. В., в течение двух лет занималась ненужным делом. Почему Кузнецов не сказал о своих недостатках до сих пор?» (В зале шум, крики: «Кончай»)6.

259

И. С. Ной продолжил исследовательскую и преподавательскую работу, через десять лет защитил докторскую диссертацию. В конце семидесятых годов был бит партийной печатью за антимарксистские взгляды.

В. В. Пугачев вернулся к исследованиям российской истории XVIII—XIX столетий в Саратовском, а позднее в Горьковском университете. Он продолжал дружить с Ю. Г. Оксманом, которому во время его последней опалы помог устроиться профессором в Горь-ковский университет.1 В. В. Пугачев разделял не только этические, но и мировоззренческие позиции своего учителя, и потому его печатали мало и неохотно, как правило, в малотиражных изданиях. В некрологе, подписанном его учениками, В. В. Пугачева назвали «чудаковатым Палладином чести и свободы в век холопства и лжи. Он был верен только истине, когда требовалась только верность партии»2. В пермских библиотеках нет ни одной монографии В. В. Пугачева.

На сайте ПГУ помещена историческая справка о становлении и развитии юридического образования в университете. Первым годам юридического факультета посвящен следующий абзац: «В то время на факультете работал дружный коллектив преподавателей: И. М. Кислицин, Е.А. Голованова, А. А. Ушаков, А. В. Рыбин, Е. И. Коваленко, В. А. Похмелкин, а также известные ученые доктора юридических наук Д. Н. Бахрах (выпускник факультета), В. В. Пугачев, А. Н. Тала-лаев, В. П. Шахматов, И. С. Ной, В. Д. Дорохов».

Сюжет завершен, и все-таки остается вопрос, что подвигло всех этих молодых людей к войне на уничтожение в, казалось бы, мирной университетской среде. Только ли неуемная страсть к самоутверждению, помноженная на неутоленное честолюбие? Тогда почему же в конфликт втягивались без заметного внутреннего сопротивления все новые и новые люди — и не только в г. Молотове. Один из последних ифлийцев Лев Адлер вспоминал недавно, что и в МГУ в 1949 г. шла ожесточенная борьба клик. В партийной организации исторического факультета «различались две конкурирующие группы — условно говоря, радикалы и либералы. (...) При этом обе группы самым жестоким образом копали друг под друга — и прямо разоблачали «вражеских» профессоров, и через их студентов.(...) Такая вот двухпартий-ность или, точнее, двухфракционность внутри одной ВКП(б)»3.

260

Модели конфликтного взаимодействия задавались господствующей политической культурой, в которой борьба на уничтожение являлась нормой, закрепленной опытом политических кампаний и авторитетными текстами: трудами Ленина-Сталина, тем же «Кратким курсом», литературными афоризмами вроде горьковского: «Если враг не сдается, его уничтожают». В советской мифологии классовый враг мог приобретать любое обличие, появляться из каких угодно мест, говорить какие угодно речи. Без него мир был не полон и не объясним. И потому власть в согласии с мнением народным создавала все новых и новых врагов, с которыми вела беспощадную борьбу: вредителей, космополитов, двурушников и, в конце концов, просто нехороших, нечестных людей.

Гуманитарии, по роду своей службы постоянно соприкасающиеся с соответствующими текстами (а среди них, конечно же, и читатели А. Я. Вышинского), были восприимчивей многих других к пропаганде ненависти. У них не было возможности тиражировать ее в профессиональных текстах. В начале пятидесятых годов юристы, как филологи или историки, публикуются редко и неохотно, разве что в газетах. Теоретизировать не полагается. Комментировать рискованно — можно и ошибиться: выпасть из тележки на крутом повороте истории, ненароком впасть в идеологическую скверну. Они и не печатаются. И тогда мы можем наблюдать своеобразный трансфер. Технологии, выработанные для политической борьбы, переносятся в мир профессиональных или административных конфликтов. Другого языка просто нет в обиходе. И приходится решать деловые споры, прибегая к формулам классовой или внутрипартийной борьбы.

Вся жизнь молотовских научных работников была публичной. Они проживали в общежитиях рядом друг с другом. Быт, личные связи, праздники и будни, домашние ссоры и любовные игры — все было открыто для внешнего контроля. В такой ситуации молодые люди, не связанные узами брака, должны были испытывать сильнейшее напряжение, толкающее их на безрассудные поступки. Одни пили, другие проявляли агрессивность, облекая ее в приемлемые общественные формы, а именно: в принципиальную борьбу против всех и всяческих политических ошибок и извращений.

В обращении к четким и недвусмысленным идеологическим формулам гуманитарии могли находить и некоторую компенсацию убожеству быта, хаосу и неопределенности повседневного существования: очередям, общим кухням, коммунальным склокам, трамвайной тесноте.

Вузовские преподаватели, назначенные министерством, утвержденные обкомом, или горкомом КПСС, не представляли собой

261

единой корпорации ни по своей профессиональной подготовке, ни по культурным ориентирам, ни по языковым формам. Они были людьми, чуждыми друг другу. Новые традиции, поддерживаемые партийным контролем, препятствовали и формированию личных отношений, за исключением отношений недоброжелательства и взаимных претензий. Профессиональная самореализация гуманитариев в позднюю сталинскую эпоху была жестко ограничена готовыми формулами, едиными для всех учебниками, партийным языком и административными препонами. Не было условий для нормальной научной конкуренции: по публикациям, по конструктивным идеям, по ученикам. И конкурентная борьба на кафедрах перетекала в иную сферу — взаимных обвинений, разоблачений и банальных склок с участием партийных инстанций и карательных ведомств.

Молотовские юристы, избравшие своей миссией «будоражить университет», прекрасно уловили дух времени, но не приняли во внимание ни сил противодействия, ни того, что эпоха, детьми которой они являлись, уже уходила в прошлое.

КЛИМУ ВОРОШИЛОВУ письмо Я НАПИСАЛ...

18 апреля 1953 г. в Молотовский обком КПСС из секретариата Верховного Совета СССР было доставлено специальной почтой письмо следующего содержания:

«Уважаемый Климент Ефремович!

Мы решили обратиться к Вам по следующему вопросу. Дело в том, что в г. Молотове за последний год и особенно в настоящее время появился ужасный бандитизм, нельзя пройти по улицам позже 10 часов вечера, не говоря уже о ночном времени. Каждую ночь раздевают, убивают, режут, насилуют, бьют стекла в квартирах и т. д. Известен случай, что даже в 6 часов вечера у себя в квартире на лестнице начали душить женщину с целью ограбления. И всеми этими делами занимаются подростки в возрасте от 15—20 и молодые люди от 20 до 35 лет, т. е., иначе говоря, молодежь. Более того, ученики 10 класса одной из школ г. Молотова изнасиловали девушку и привязали ее на кладбище к кресту, которая получила повреждение и отморожение и вскоре скончалась. Имеется много и таких случаев, когда людей просто убивают или калечат без всяких видимых к этому причин. В гор. Молотове есть так называемый Шпальный поселок, который бандиты проиграли в карты и начали жечь в нем дома, затем они проиграли в карты 300 девушек, и начались убийства абсолютно повсюду, даже и около милиции, и рядом с тюрьмой. Жители гор. Молотова глубоко возмущены этими действиями. После амнистии выпущенные хулиганы до 18-летнего возраста занялись опять своим прежним делом — воровством и убийствами. Как указывают работники скорой помощи, в первое воскресенье после вступления в силу амнистии буквально происходила резня и побои в трамваях, поездах, на базарах, в магазинах и т. д., что скорая помощь не успевала выезжать на вызовы. Милиция, по-видимому, не в состоянии справиться с хулиганами, об этом говорит хотя бы тот факт, что в кинотеатре у двух милиционеров при публике срезали наганы. Раньше разъезжали по улицам конные

263

патрули, а теперь, когда в них крайняя необходимость, их почему-то нет, непонятно, то ли милиция с ними не может справиться, то ли не принимают должных мер, а население из-за этого страдает.

Климент Ефремович, если бы это был пустяк, мы бы к Вам не обратились, но когда уже дело доходит до крайности, то мы просим Вас как председателя Высшего органа государственной власти в стране вмешаться в это дело и принять меры к устранению подобных явлений. Очень жаль, что в нашей стране нет для бандитов расстрела, который бы очень помог в этом деле, несомненно, привел снижение бандитизма, ибо этих людей ничто не исправляет и уже не исправит, ибо они, вышедши из тюрьмы, продолжают заниматься тем же. Этих бандитов надо рассматривать как классовых врагов, мешающих нам строить коммунистическое общество, нарушающих нашу деятельность и быт, буквально погрязших в пьянку, потерявших чувство человечности и совести. Мы надеемся, Климент Ефремович, что наше письмо дойдет до Вас, и вы примете все надлежащие меры для устранения бандитизма.

Жители города Молотова

Всего 85 чел.»1.

Адресатом анонимного письма был Клим Ворошилов, ставший в марте 1953 г. председателем Президиума Верховного Совета Союза ССР. Вопреки сталинским обычаям московская комиссия для проверки создана не была. Письмо вернули по принадлежности — местному партийному начальству: у вас безобразия — вы и разбирайтесь. Руководители Молотовского обкома КПСС на этот раз проявили не свойственную им оперативность, тут же поставили вопрос на бюро. На документе, хранящемся в Государственном общественно-политическом архиве Пермской области, есть пометка карандашом: «1) Принято пост. Бюро обкома КПСС от 27/IV—53 г.». «Пост» означает «Постановление», копия которого содержится на следующих страницах дела. Из документа, наспех принятого, видно, что местные партийные начальники были очень встревожены вестью из столицы.

Сталин умер вчера. Что будут делать его преемники — закручивать гайки, или стравливать пар, или то и другое вместе, было совсем непонятно. Хозяин области Филипп Прасс четыре года назад работал в ЦК на маленькой должности, но нрав Г. М. Маленкова — первого человека в новом руководстве (я видел документ, где Георгия Максимилиановича уже называли «вождем партии») — он знал и по этой

264

причине очень торопился. В первом абзаце постановления, в констатирующей его части, как было положено, члены бюро признали допущенные ошибки: «...в гор. Молотове имеют место многочисленные факты хулиганства, хищений социалистической и личной собственности граждан, грабежей и других грубых нарушений общественного порядка. Только в первом квартале текущего года зарегистрировано свыше 340 случаев разбоя с целью ограбления и раздевания граждан, хулиганства, бандитизма, краж и других преступлений. Вместе с тем, борьба с этими фактами ведется крайне неудовлетворительно». Такое положение дел необходимо немедленно исправить, для чего найти виновных и объявить им взыскания. Члены бюро раздали выговоры начальнику областного управления милиции и первым городским руководителям. Дальше было подробно расписано — кому и что делать.

Наказанным милицейским командирам «...принять безотлагательные и исчерпывающие меры, чтобы в кратчайший срок навести строжайший общественный порядок в городе, пресечь и разгромить все преступные элементы. В этих целях обеспечить значительное повышение боеспособности личного состава органов милиции и правильную расстановку милицейских сил на важнейших участках города. О принятых мерах по наведению общественного порядка в г. Молотове доложить обкому КПСС к 1 июня 1953 г.».

Председателю горисполкома Зайцеву под личную ответственность «...провести мероприятия по освещению трамвайных линий и улиц города».

Начальнику гарнизона «...и командирам всех войсковых частей и соединений, дислоцированных в г. Молотове и его окрестностях, принять срочные меры к значительному усилению патруля в городе и улучшении организации его работы, оказывать повседневную помощь органам милиции в обеспечении общественного порядка, упорядочить отпуск военнослужащих из расположения частей и строго пресекать факты их недостойного поведения» i.

Не дожидаясь отчетов об исполнении, Ф. М. Прасс отправляет в Президиум Верховного Совета СССР пространную докладную записку — ответ на анонимку:

«Проверкой письма, адресованного на Ваше имя, о преступности в городе Молотове, установлено, что преступность, действительно, имеет большое распространение, однако такого угрожающего положения, как указано в письме, фактически в городе нет.

265

Изложенный в письме факт, что в 6 часов вечера у себя в квартире, на лестнице начали душить женщину с целью ограбления, проверкой не подтвердился. Не было также указанного в письме случая изнасилования учащимися 10 класса девушки, которую, как сообщается в письме, привязали на кладбище к кресту и она, получив повреждения и обморожение, скончалась. Вымышленным оказался факт о том [так в тесте — О. Л.], что бандиты проиграли в карты 300 девушек.

В ноябре — декабре 1952 г. в поселке Шпальном было 7 пожаров в частновладельческих домах. Эти пожары послужили поводом к распространению провокационных слухов о том, что будто бы заключенными проигран в карты поселок Шпальный — и его намечено сжечь. Однако фактов проигрыша поселка в карты и подготовки его поджога не установлено. За период с декабря 1952 по апрель 1953 года в городе обнаружено 8 анонимных записок с угрозами о поджогах. Авторы этих записок сознались в распространении ложных слухов, над тремя из них состоялся товарищеский суд. Работа по выяснению истинных причин пожаров в поселке Шпальный продолжается.

Не соответствует действительности изложенный в письме факт о том, что после амнистии выпущенные хулиганы до 18-летнего возраста занялись опять воровством и убийствами. Как установлено проверкой, амнистированными в городе Молотове совершено 10 преступлений, за которые привлечено к ответственности 11 человек, из них только 1 человек до 18-летнего возраста.

Не подтвердилось проверкой также и то, что в первое воскресенье после опубликования Указа Президиума Верховного Совета СССР об амнистии, происходила резня и побои в трамваях, поездах, на базарах, в магазинах и т. д., что скорая помощь не успевала выезжать на вызовы. В действительности, в воскресенье 29 марта было зарегистрировано 5 случаев побоев и порезов, которые к амнистированным никакого отношения не имеют.

В письме правильно сообщаются факты о похищении оружия у двух милиционеров. Первый факт имел место 21 декабря 1952 г., преступник был найден, и оружие у него изъято. Второй факт совершился 23 марта 1953 г., розыск преступника и оружия производится.

В работе органов милиции города Молотова по борьбе с преступностью имеются серьезные недостатки. Особенно слабо организована наружная служба милиции. Из-за некомплекта сержантского и рядового состава милицейских постов в городе выставляется мало. Высылаемые 9 пар конных патрулей, по существу, незаметны.

Бюро Молотовского обкома КПСС 27 апреля 1953 года специально рассмотрело вопрос о фактах преступности в городе Молотове и

266

мерах усиления борьбы с ними. За неудовлетворительную работу, непринятие должных мер по улучшению деятельности работы милиции в борьбе с преступностью начальнику областного управления милиции тов. Ушахину объявлен строгий выговор с занесением в учетную карточку. За проявленную бездеятельность в организации работы по борьбе с преступностью в городе и безучастное, формально-бюрократическое отношение к этому важнейшему делу секретарю Молотовского горкома КПСС тов. Боброву и председателю горисполкома тов. Зайцеву объявлен выговор. Секретарю обкома ВЛКСМ тов. Мель-кову и секретарю Молотовского горкома ВЛКСМ тов. Хорошутину указано на их безответственное отношение к выполнению указаний обкома КПСС об улучшении воспитательной работы среди молодежи. Обращено внимание начальника областного управления МВД тов. Цикляева на крайне неудовлетворительное руководство работой милиции как в городе Молотове, так и в области.

Бюро обкома КПСС наметило ряд мер по наведению порядка в городе, повышению боеспособности личного состава органов милиции, усилению политико-воспитательной и культурно-массовой работы среди трудящихся города, особенно среди молодежи и обеспечению строгого порядка и организованности при отправке амнистированных е месту жительства. Проведение в жизнь намеченных мероприятий обкомом партии взято под контроль»1.

Вот, собственно, и вся история, укладывающаяся в простую формулу: жалоба — заседание — отписка по начальству. Естественно, с бюрократическим продолжением. В обком все лето поступали справки из разных мест о принятых мерах. Так горисполком рапортовал, что он, мобилизовав «внутренние резервы», произвел «...усиление уличного освещения», но «кабельных изделий» все равно не хватает и потому он «...вошел 17 июня 1953 с ходатайством в Совет Министров СССР о выделении для г. Молотова необходимых материалов». Получен благоприятный ответ, и появляется возможность «...оборудовать освещение основных магистралей города и закончить освещение трамвайных линий», а пока оборудование не пришло, горисполком занят важным делом: активизирует работу административных комиссий при райисполкомах2.

267

Управление милиции, в свою очередь, также докладывало о принятых мерах по усилению общественного порядка: обезврежена бандитская группа, задержаны участники разбойных нападений и пр.

Отписывался об усилении воспитательной работы среди молодежи обком комсомола.

В конце концов, постановление бюро обкома от 27 апреля было «...снято с контроля» как выполненное.

На первый взгляд, здесь все обыкновенно. Типичный случай функционирования советской бюрократической машины. Анонимный гражданин жалуется большому начальству на отдельные недостатки и недоработки начальства малого. Москва требует разъяснений от своих местных агентов, те признают свои ошибки, обещают их исправить, выносят взыскания, сочиняют постановления, собирают справки и доклады, которые затем с течением времени списываются в архив. С точки зрения формальной, все операции с «письмом Климу Ворошилову» укладываются в эту схему. А вот что касается содержания, скрытого за казенными оборотами, то оно не столь просто и однозначно.

Начнем с письма. Автор его, взявший в качестве псевдонима, числительное — «85 человек», был, скорее всего, мужчиной вполне зрелого возраста, политически подкованным и грамотным, хотя и не слишком образованным. Правда, в деле сохранилась только копия, переписанная в секретариате Верховного Совета на машинке, так что ошибки могли и устранить, хотя, как правило, этого не делали. Стиль же не меняли никогда. Судя по нему, письмо сочинил человек, поднаторевший в чтении официальных бумаг, скорее всего, маленький служащий, может быть, отставник НКВД-МГБ, или прокуратуры, на крутых поворотах карьеры потерявший и чин, и партбилет. По этой причине и пишет наш автор не в ЦК КПСС, а в Верховный Совет.

Впрочем, молотовские органы сочинителя не искали. В политике анонимный автор разбирается, знает хорошо не только новую должность Клима Ворошилова, но и ее конституционный статус. Официальной риторикой владеет превосходно: идея — признать уголовных преступников врагами народа и на этом основании расстрелять — свидетельствует о глубоком знании большевистской логики, а возможно, и практики образца 1937 года. Только в одном он расходится с партийной линией: явным образом не любит молодежь, не противопоставляет кучке хулиганов и бандитов сплоченные ряды юных строителей коммунизма, оказывается не в состоянии пересилить личную неприязнь и страх по отношению к дерзким и бесшабашным подросткам.

Итак, можно предположить, что автор письма — человек немолодой, грамотный, далеко отстоящий от властных учреждений, явно

268

не фронтовик — о войне в письме ни строчки. Он жадно ловит все слухи и охотно им верит. На местное начальство не надеется. Правда есть только в Кремле. Его письмо к Ворошилову — отчаянный крик о помощи, но не только. Житель Молотова призывает Правительство изменить закон — вернуть смертную казнь за уголовные преступления. В 1954 г. вернули.

Письмо очень точно передает атмосферу страха и неуверенности, порожденную нахлынувшими событиями — смертью вождя и большой амнистией.

Едва ли не все истории, о которых оно рассказывает, это страшные городские сказки. Не распинали злые хулиганы нагую деву на кресте, не проигрывали в карты 300 юниц, не палили из озорства поселок Шпальный. Не мчались по воскресным улицам кареты «Скорой помощи», увозя изрезанных, изрубленных людей. Постового, правда, разоружили, ну так это случалось и раньше.

Самое главное, не злодействовали на улицах города амнистированные преступники. Их 4 апреля в областном центре просто не было. Амнистия 27 марта 1953 г. была актом политическим, а поэтому неожиданным и технически не подготовленным. Из лагерей предписывалось немедленно освободить тысячи людей, выдать им документы, деньги, проездные билеты по месту жительства и, в конце концов, трудоустроить. Самое легкое — это было прочесть на утреннем разводе указ об амнистии, подписанный все тем же Климом Ворошиловым, выкрикнуть здравицу родному Правительству, а дальше решать навалившиеся неожиданно проблемы. Нужно было создать комиссию, пересмотреть, а затем рассортировать всю лагерную картотеку по статьям и срокам, отобрать отпускников, найти где-то деньги, одежду, раньше времени закрыть наряды за март, договориться с железной дорогой, в общем, для лагерной администрации дел было невпроворот. По приказам на всю подготовку отводилось десять дней. В реальности, процедура освобождения затягивалась до четырех — десяти недель: Амнистированных отпускали на волю без гроша в кармане, зачастую без сапог, в рваных телогрейках последнего срока. Сносную одежду отбирали.

«Действительно, первый день освобождения [15 апреля 1953 г. — О. Д.] был не совсем организован, — сообщал в Молотовский обком начальник областного управления лагерей и колоний, — освобождающимся не была выдана зарплата за март месяц, ввиду не закрытия нарядов хозорганом. Но последним разъяснено, что [так в тексте — О. Л] они по приезду к месту жительства сообщили свой адрес, и причитающаяся им зарплата за март месяц будет выслана почтой. Отсутствовал автотранспорт для перевозки на вокзал.

269

В последующие дни недоработки первого дня были устранены, и всех освобождающихся обеспечивали билетами к избранному ими, согласно опроса [так в тексте — О. Л], места жительства, деньгами взамен продуктов питания на путь следования и зарплатой»1.

В первые дни апреля жители г. Молотова «...выпущенных хулиганов до 18-летнего возраста» видеть не могли. И потому рассказ о совершенных ими грабежах и убийствах, это не свидетельство очевидца, а, скорее, предвосхищение будущего.

Сотни людей, одетых в арестантские телогрейки и бушлаты, будут на станциях в Соликамске, в Чусовом, в Красновишерске, в Губахе ждать поездов, брать на крик железнодорожное начальство, бродить по улицам, пить, задираться с местными жителями, приставать к женщинам, тащить, что плохо лежит, раздевать прохожих, случалось, и браться за ножи. Власти спохватились только в самом конце мая, предписав постановлением Совета Министров СССР «...прекратить торговлю спиртными напитками на вокзалах и привокзальных площадях во время стояния эшелонов с амнистированными»2.

Не знаю, как этот запрет соблюдался, но в мае торговля водкой на станциях и пристанях шла бойко.

«Преступность в г. Соликамске с 4 мая 1953 г. резко возросла в связи с освобождением по указу от 27.Ш.53 г. амнистированных, — сообщал по начальству городской прокурор. — Подрезано ножами и другими предметами в г. Соликамске и р-не всего 8 человек, из них 2 человека умерли — один вольный из Соликамского района Белорусов — солдатами воинской части. Второй ТЕЛЯКОВ [так в тексте — О. Л] амнистированный, изрезан неизвестно кем в г. Соликамске. Подрезан работник Соликамской тюрьмы № 2 г. Соликамска Шорин Николай Васильевич тоже неизвестно кем. <...> В г. Соликамск с Ныроба пригнали 3 баржи и пароход, но и не смогли обеспечить своевременной их отправки. 750—800 человек находилось освобожденных 4—5—6 мая в г. Соликамске. Освободившиеся с разных ОЛПов, между ними началась ссора и поножовщина. <...> Освобожденные продолжают ежедневно прибывать и бродят по г. Соликамску группами в 3-5 человек.

Гражданам г. Соликамска надлежащего покоя нет, и нам нормально работать не дают, приходят и требуют их отправки.

Показывают набранные ножи и другие боеприпасы: заточенные скобы, гвозди, финки — вот в такой обстановке мы работаем в на

270

стоящее время, и это нам обещают еще на продолжительное время. Просим оказать нам соответствующую практическую помощь»1.

В те дни быстрее пассажирских поездов бежала молва о страшных бандитах, отпетых убийцах, берущих штурмом поселки, станции и города. И еще раньше, чем в г. Молотове появились первые амнистированные, местное население уже знало: пришли лихие времена. Надеяться не на кого, прятаться некуда, бежать нельзя.

В городах появились сотни бывших лагерников, легко узнаваемых по стриженным головам, по серым потертым ватникам и по блатным повадкам. Милиция сообщала:

«По имеющимся данным по гор. Мол ото ву и районам области на 1 октября 1953 г. из числа амнистированных по указу ПВС СССР от 27 марта 1953 г. В Молотове прописано: 5991 человек; трудоустроено 4818 чел., выбыло 233 чел. <...> По Городам и Районам области про-писано:15794; трудоустроено: 15068; арестовано 728 человек; выбыло 2649 чел.»2.

Устроиться на работу бывшим заключенным было трудно. До июня 1953 г. в полном объеме действовали старые инструкции, запрещающие или ограничивающие прием на оборонные предприятия лиц, имеющих судимости. Только 30 мая Совет Министров СССР принял совершенно секретное постановление «Об устранении недостатков в трудоустройстве освобожденных по амнистии граждан», в котором среди прочих указаний руководителям предприятий предписывалось «...не бояться ответственности за "засоренность кадров"» и брать на работу амнистированных3.

Те, впрочем, в большинстве своем не торопились возвращаться к размеренной и скудной жизни сознательных советских граждан и куролесили вовсю. Вот зарисовка с натуры:

«31.12.53 г. хулиганы Аков, Юлушев и Якшнев, будучи пьяными, пришли в Усть-Гаревский клуб, где проводился новогодний бал-маскарад. Перечисленные выше лица учинили в клубе хулиганские действия, выражались нецензурными словами, разогнали участников бала, в окнах выбили стекла, сломали диван, досками от которого избивали граждан, сломали кувшин, графин, сбили два портрета. Выбе

271

жав из клуба на улицу, они продолжали хулиганить, избили палками гр-на Шицина, с головы которого сорвали шапку и унесли ее»1.

Паника охватывала не только мирных обывателей, но и людей казенных: Из тихого села в адрес областного прокурора пришла паническая телеграмма: «По сообщению начальника Осинского РО МВД майора т. Демченко, оперативный состав прокуратуры проигран в карты вышедшими недавно из заключения лицами. <...> Прошу о даче нам разрешения на право ношения огнестрельного оружия и выдачи нам такового»2.

И на самом деле, амнистия 27 марта 1953 года отозвалась на территории области ростом уличной — самой заметной и для мирного обывателя самой опасной — преступности. Лагерная культура, привитая в большом объеме культуре уличной и барачной, стала ферментом, усилившим и интенсифицировавшим процессы криминализации быта. В общественной жизни области можно было наблюдать явление интерференции: сошлись в один момент времени две волны: подъем молодежной преступности и послелагерный разгул, спровоцированный неожиданным и неподготовленным возвратом к вольной жизни вчерашних заключенных3.

В сентябре 1953 г. местные власти подвели первые итоги: разбойных нападений по области за первое полугодие — 138, а за второе полугодие прошлого, 1952 года — 112; разбойных нападений с убийствами — 8; в прошлом году — 10; изнасилований зафиксировано 19 — против прошлогодних 20 и т.д.4.

Годовой баланс был более впечатляющим:

«Состояние преступности по Молотовской области за весь 1953 год характеризуется следующими данными:

272

За бандитизм привлечены к уголовной ответственности 144 человека по 47 делам, против 63 человек по 30 делам в 1952 году.

За умышленное убийство привлечено 181 человек по 169 делам, против 142 человек по 33 делам в 1952 г.

Из числа привлеченных лиц за умышленное убийство в 1953 г. было несовершеннолетних 6 человек, из них 2 человека до 16 лет и 4 человека от 16 до 18 лет.

За хищение государственного и общественного имущества привлечено в 1953 г. 2665 человек по 1896 делам, против 3868 чел. по 2653 делам в 1952 г., в т.ч. 29 подростков до 16 лет и 98 чел. от 16 до 18 лет.

За кражу личной собственности граждан привлечено 2306 чел по 1775 делам, в том числе несовершеннолетних до 16 лет — 42 человека и от 16 до 18 лет — 177 человек.

За хулиганство в 1953 г. привлечено 4276 человек по 3454 делам, против 3356 человек по 452 делам в 1952 г. Из них несовершеннолетних до 16 лет 3 человека и от 16 до 18 лет — 96 человек.

За изнасилование привлечено 152 человека по 119 делам, против 132 человек по 104 делам в 1952 г.

Всего за уголовные преступления в 1953 г. привлечено органами следствия 555 несовершеннолетних, из них до 16 лет 93 человека и от 16 до 18 лет 462 человека.

Из числа привлеченных несовершеннолетних членов ВЛКСМ было 365 человек»1.

Среди задержанных в г. Молотове преступников s были новобранцами уголовного мира2. Правда, у них были хорошие учителя. В январе 1954 г. сотрудниками городской милиции была раскрыта и арестована преступная группа, совершавшая дерзкие нападения на прохожих: отбирали шапки, снимали часы, охотились за портсигарами. Во главе группы стоял 18-летний грузчик, проведший в лагерях около года. С ним разбойничали юные фрезеровщики, слесари, токари и ученик сапожника, все прежде не судимые3.

273

Милицейские сводки все чаще сообщали о преступлениях, совершаемых подростками и молодыми людьми, ряженными под матерых рецидивистов. Если слово «амнистированный» внушало мистический ужас, грех было местным озорникам этим не воспользоваться.

Осенью 1953 г. в обком поступило новое анонимное письмо. Автор, спрятавшийся под псевдонимом «рабочие», доносил начальству: «В последнее время участились случаи, когда грабители нападают на граждан, раздевают, отнимают ценности — часы, серьги отбирают. Эти звери в образе людей так обнаглели, что орудуют открыто днем и тем больше в ночное время. Днем подходят и прямо предлагают снять с рук часы и угрожают ножами. Таких случаев очень много. Видно, потому что борьбы с этим злом, с проклятым прошлым органы милиции не ведут на руку ворам и грабителям. У этих людей нет никаких убеждений, ни человечной морали, ни человеческого отношения. Их девиз — грабеж, разбой и убийство, что невместно [так в тексте — О. Л.] в нашем социалистическом обществе.

В городе население запугано, помощь друг другу оказать боятся, хотя раздевают рядом»1.

Упомянутые в письме «органы милиции» регулярно поставляли табличные отчеты, в которых скрупулезно, до единицы были подсчитаны все преступные акты, разнесенные по статьям уголовного кодекса. Правда, милицейской статистике ни в обкоме, ни в прокуратуре не верили. Помощник прокурора области И. И. Буканов, оставив всякую дипломатию, говорил на официальном совещании в январе 1952 года:

«Преступность в области растет с каждым месяцем, раскрываемость преступлений еще очень низкая. Цифры, приведенные тов. Миловым [заместителем начальника областного управления милиции — О. Л.], далеки от истины и не соответствуют действительности, так как многие преступления в органах милиции не регистрируются»2.

Прошло полтора года, и вновь на межведомственном совещании прокурор области М.В. Яковлев повторил все тот же упрек: «Многие преступные проявления не учитываются органами милиции»3.

274

Числа, даже точно подсчитанные, — это только числа — заполненные графы в таблицах. 17977 человек, осужденных за 1952 год в Молотовской области1, это много, мало или в пределах неписанной нормы? Эмоциональное воздействие статистики на читателя, привыкшего к сводкам, невелико. Руководители прокуратуры об этом наверняка знали и потому обильно оснащали справки фактическим материалом, явно стремясь пробудить интерес партийных начальников к проблеме преступности. Процитируем фрагмент официального доклада, изменив имена фигурантов:

«В городе Молотове 13 декабря 1953 года Кротов А. А., 1939 года рождения, ученик 7 класса, встретив своего товарища Трофимова В. Г., 1938 г. рождения, ученика 7 класса, пригласил его распить пол-литра водки, которая у него была спрятана в снегу. После распития водки Кротов пригласил Трофимова пойти к его знакомой девочке Перми-новой Любе, ученице 7 класса с целью склонить ее к совершению полового акта с ними обоими, если она откажется, то убить ее. Вызвав Перминову из дома, Кротов познакомил ее с Трофимовым, и все трое пошли гулять. Кротов и Трофимов стали склонять Перминову к совершению полового акта с ними обоими, а когда она отказалась, то он стал угрожать ей имеющимся у него финским ножом. Когда Перминова на последнее предупреждение и угрозу Кротова ответила отказом, то Кротов ударил Перминову ножом в шею, а затем нанес несколько ударов ножом в голову. Перминова умерла. Кротов и Трофимов засыпали труп Перминовой снегом и разошлись по домам»2.

Возникает вопрос, зачем прокуроры и милиционеры так старательно пытались потрясти воображение партийных начальников шокирующими подробностями? Ждали от них каких-то чрезвычайных мер? Но все то, что предлагали руководители правоохранительных учреждений, сводилось к повторению маловразумительных заклинаний о необходимости «усилить воспитательную работу», «повысить роль комсомольских организаций», «обратить внимание хозяйственных руководителей», «нацелить на решительную борьбу» и пр. Или, может быть, надеялись, что секретарь обкома в состоянии повлиять на центральные инстанции, побудить их

275

внести изменения в карательную политику (но об этом в докладах ни строчки, ни слова). Вряд ли чиновники в коричневых и синих мундирах были настолько наивны, чтобы верить в существование какой-то магической партийной палочки, взмахом которой можно было остановить волну преступности. А может, все было проще, и побуждая партийное руководство к действию, они стремились переложить ответственность на чужие плечи: мы предупреждали, но нас не слушали; или: мы строго следовали полученным директивам; кто их давал — с тех и спрос.

В конце концов, общими усилиями они добились своего. Партийное начальство признало существование проблемы и даже поставило о ней в известность московские власти в отчете 1953 года перед высшей партийной инстанцией — большом 50-страничном докладе, адресованном первому секретарю ЦК партии Н. С. Хрущеву.

Руководителям области в декабре предстояло держать ответ на секретариате ЦК КПСС о результатах работы за последние четыре года. Столько времени прошло с того дня, когда по решению высшей партийной инстанции сотрудник центрального аппарата Ф. М. Прасс заменил К. М. Хмелевского на должности первого секретаря Молотовского обкома. Четыре года — срок небольшой, но за это время успела смениться эпоха. В сталинском кабинете сидели уже другие люди. С ними входил в силу новый стиль партийной речи. Бравурный пафос прежних лет, уже заклейменный как «политическая трескотня», был оставлен для пропагандистских статей. Кадровая тема из центральной становилась периферийной. Хозяйственные вопросы в аппаратной партийной среде полагалось теперь обсуждать по-деловому, самокритично, профессионально. Люди Прасса, готовившие отчет, очень старались попасть в тон, но не слишком в этом преуспели. В качестве образца они взяли докладную записку 1950 года, подшитую в ту же самую папку, что и копия нового отчета. Тогда все было предельно ясным. Ф. М. Прасс рапортовал Г. М. Маленкову: кадровая чистка команды Хмелевского успешно осуществлена. Партийные массы приветствуют увольнение прежних руководителей и подсказывают, кого еще нужно прогнать: «По просьбам собраний актива освобождены также от работы секретари Половинковского горкома ВКП(б) Блиновских и Шушков — за злоупотребления, пьянку и недостойное поведение, председатель Молотовского горисполкома Михайлин и его заместитель Герасимов — за бюрократизм в работе и безответственное отношение к порученному делу. <...> Из 420 работников основной номенклатуры обкома ВКП(б), сменившихся в первом полугодии 1950 г., освобождены как не справившиеся с рабо

276

той, как скомпрометировавшие себя, за нарушение директив вышестоящих органов 176 человек»1.

Ф. М. Прасс знал, о чем и как докладывать Г. М. Маленкову. Фигура Н. С. Хрущева, председательствующего в новом секретариате, оставалась для него загадочной. Образ недалекого провинциала, заискивающего перед сильными мира сего, на глазах приобретал новые необъяснимые черты2. Хрущев не только выступал от имени партии, но и все больше прибирал к рукам партийный аппарат. С Никитой Сергеевичем приходилось считаться, его требования предугадывать.

По старым прописям делать отчет было нельзя. О новых в г. Молотове имели смутное представление. И потому отчет 1953 года по качеству исполнения значительно уступал докладу трехлетней давности.

В конце концов, получилась развернутая и маловразумительная объяснительная записка. Мы де очень старались, да мало смогли, поскольку увлеклись «... заседательской стороной дела, в ущерб живой организаторской работе по проведению в жизнь директив Партии и Правительства». Иногда авторы не выдерживали тон, и тогда униженная самокритика вдруг перебивалась звонкими рапортами о славных победах. Но вообще-то составители доклада сильных слов в свой адрес не щадили и недостатков не скрывали.

В заключительном разделе доклада неожиданно возникла тема преступности:

«В области имеется много фактов нарушения общественного порядка, пьянства, хулиганства, нарушения трудовой дисциплины и несознательного отношения к социалистической собственности. Административные органы и хозяйственные руководители слабо борются с этим злом, но главной причиной такого позорного положения яв

277

ляется запущенность воспитательной работы среди некоторой части населения»1.

Партийный язык тех лет нуждается в переводе. «Позорное положение» означало непрерывный рост уголовных преступлений на протяжении всех четырех лет; «некоторой частью населения» называлась молодежь, поставлявшая большую часть криминальных элементов.

Правда, руководители обкома тут же переложили ответственность за рост преступности на правоохранительные органы, в основном, конечно же, на милицию. И здесь каждое лыко аккуратно ложилось в строку. Почему хулиганы распоясались? Да потому что в городе мало конных патрулей — всего 9 пар; некоторые рядовые милиционеры несут постовую службу в нетрезвом состоянии; их командиры самовольно сокращают себе рабочий день, а на службе точат лясы:

«Проведенной по вашему указанию специальной проверкой режима работы в Управлении милиции г. Молотова и во всех двенадцати подчиненных ему городских отделениях милиции установлено:

Существующий в управлении милиции распорядок служебной работы: до 12 часов ночи — всему оперативно-начальствующему составу и до 2 часов ночи руководящему составу (от начальника отдела и выше) выдерживается только формально, — докладывал секретарю обкома начальник областного управления МГБ. — Сотрудники систематически опаздывают на работу или, если и являются аккуратно, то непроизводительно тратят время на бесцельное хождение по кабинетам, неделовые разговоры между собой»2.

Если попытаться из пространных рассуждений на криминальные темы в официальных партийных бумагах 1953 года сделать более или менее вразумительное умозаключение, то его можно сформулировать так: причиной роста преступности является неудовлетворительная работа милиции. Не могу с точностью утверждать, что на самом деле думали секретари обкома, но писали и говорили они именно это.

Взглянуть на проблему иначе партийные работники сталинской школы не умели и, видимо, не могли. Обдумывать ситуацию в социальных терминах не полагалось: и соответствующий язык был утрачен, и идеологическая традиция запрещала. Советское общество нужно было видеть и описывать единым, здоровым, оптимистически настроенным, счастливым, бодрым и устремленным в будущее трудовым коллективом. В нем, если и встречались отдельные недос

278

татки, то они подлежали быстрому и решительному искоренению под руководством партийных организаций. Да и сами недостатки появлялись только потому, что отдельные недобросовестные начальники плохо справлялись со своими обязанностями, или вредили враждебные элементы. Социальной основы для преступности при социализме нет. Этот тезис советская юридическая наука защищала до середины 80-х годов. В начале 50-х гг. в ходу было суждение, согласно которому некоторые отсталые слои населения ведут себя ненадлежащим образом, потому что несут в себе родимые пятна старого мира. Так уполномоченный Совета по делам РПЦ при Совете Министров СССР по Молотовской области, донося по начальству о состоянии религиозности сельского населения, в заключении сделал соответствующую приписку: «Все еще сказываются отрыжки и пережитки капитализма, оставшиеся в сознании еще у отдельной части населения, с которым необходимо вести упорную массово-разъяснительную и политико-воспитательную работу, чтобы помочь им освободиться от всяких суеверий прошлого»1.

В данном случае такое объяснение не подходило. Преступность пятидесятых зарождалась в иной возрастной среде, выросшей при советской власти. Она была молодежной.

Надо заметить, что и милиция, и прокуратура очень точно указывала на группу риска — подростков и юношей в возрасте от 14 до 25 лет, учащихся в школах и ремесленных училищах и работающих на предприятиях:

«Кто у нас хулиганит — не бродяги какие-нибудь, а рабочие промышленности и транспорта, преимущественно молодежь», — констатировал ситуацию в Кизеле работник прокуратуры2.

«В общежитиях молодежи творятся безобразия, — соглашались с ним сотрудники районного отделения милиции в областном центре, — молодежь играет в азартные игры, пропивает деньги. <...> В школе продают спиртные напитки, с безнадзорностью дело обстоит плохо. <...> Хулиганство нас одолевает»3.

Молодежь — это передовая часть общества, она выросла при социализме, воспитывалась в советской школе, это юноши и девушки,

279

преданные товарищу Сталину и коммунистической партии, полные энтузиазма. «Счастьем советского человека является работа на благо нашей любимой Родины, работа на удовлетворение постоянно растущих потребностей наших людей — строителей коммунизма», — так полагалось говорить и писать о молодежи даже в деловых партийных документах1.

Некоторые молодые люди своему официальному портрету никак не соответствовали. О таких «выродках» за два месяца до амнистии начальник областного управления МГБ отзывался совсем иначе:

«За последнее время участились случаи совершения особо опасных преступлений учащимися школ, ремесленных училищ и молодежью, работающей на предприятиях города»2.

Правда эта информация никак не укладывалась в принятые ведомственные нормативы. В отчетных документах о состоянии преступности, подаваемых по инстанции органами милиции, суда и прокуратуры, не было строки «учащиеся»:

«Указать точное число привлеченных к уголовной ответственности в 1952 г. и за 1 квартал т/года лиц указанной категории не представляется возможным, — докладывал секретарю обкома прокурор области, — т. к. специальной статистической отчетностью о совершенных преступлениях и осуждения за них лиц, это состояние не предусмотрено»3.

Поведение молодых рабочих и школьников не соответствовало ни газетным передовицам, ни произведениям социалистического реализма. Они безобразничали, хулиганили, буянили, сотнями дезертировали со строек коммунизма, даже совершали уголовные преступления.

Более того, выяснялось, что молодые люди злодействовали по собственному почину: «Более старших по возрасту лиц, которые бы подстрекали, втягивали или организовывали группу на указанное преступление, а также связей группы с другими преступными элементами следствием не установлено», — информировал прокурор города о расследовании по горячим следам зверского убийства молоденькой девушки бандой юнцов летним днем на берегу мотовили-хинского пруда4.

280

Очаги преступности были известны.

Прежде всего это рабочие общежития, до отказа набитые подростками. Слово «общежитие» не должно вводить в заблуждение. Молодых рабочих размещали в бараках, брошенных деревянных домах, бывших складах и иных помещениях, по официальной оценке «...не пригодных для жилья»1. Да и заводские помещения мало напоминали просторные, ярко освещенные цеха промышленных гигантов, которые можно было тогда увидеть в советской кинохронике. «Заводы № 260 и № 344 размещены в каркасно-засыпных помещениях, которые в настоящее время находятся в аварийном состоянии, большое количество рабочих в условиях уральской зимы вынуждено работать на открытых площадках, — докладывал секретарь обкома в ЦК. — Заводские поселки этих предприятий не благоустроены и состоят наполовину из пришедших в ветхость зданий барачного типа. Но министерства не принимают должных мер»2.

Долгий рабочий день, низкие зарплаты, дурное питание, начальственный произвол — все это вместе взятое порождало атмосферу безнадежности, разрываемую дикими загулами. «Как правило, хулиганство совершаются в обычные будничные дни в нетрезвом состоянии молодежью в возрасте 20—25 лет, работающими на производстве, в основном в тресте «Пашийцемстрой», Владимирская экспедиция и в леспромхозах, частично на других предприятиях города», — информировал областное начальство прокурор города Чусового3.

Прокурор г. Березники писал со знанием дела: «...большей частью эти хулиганские действия совершаются в женских общежитиях». Эти слова не следует понимать так, будто юные работницы, вернувшись с завода, избивали друг друга, воровали мыло и носильные вещи или устраивали оргии. Все было проще. В женских общежитиях резвились «в нетрезвом состоянии» юноши призывного возраста: комсомольцы наравне с преступными элементами, «...вооруженными ножами, самодельными кинжалами и свинчатками». Вот пьяный член ВЛКСМ Г в три часа ночи «...пытался изнасиловать спящую девушку Г-ну, а так как она оказала ему сопротивление, то он перешел на кровать к другой девушке М-ой и пытался еще изнасиловать, в результате М-ва в течение 4 дней говорила, заикаясь, так как сильно испугалась, когда

281

на нее сонную напал Г»./96/Вот безымянные «пьяные хулиганы», врываясь в женские общежития, приводят туда собак, заставляют «...девушек поить этих собак из кружки, а после этого пить воду, недопитую собакой» и т. д. и т. п. Перечислив множество фактов такого рода, прокурор высказывает, наконец, свое к ним отношение «Многочисленные факты хулиганских проявлений молодежи, особенно в женских общежитиях, вызывают тревогу»1.

Кроме заводских бараков, рассадниками подростковой преступности были детские дома, в которых на территории области содержалось более 13 ООО мальчиков и девочек2. «Многие воспитанники [детских домов] не соблюдают гигиены. Имеют место факты сожительства работников детских домов с воспитанницами», — сообщал в обком прокурор области, перечисляя факты нарушения законности в этих учреждениях3. Голодные и битые бесшабашные детдомовцы были пугалом для жителей близлежащих улиц. На языке улице слова «детдомовец» и «преступник» были синонимами. Даже тогдашние адвокаты, прося о снисхождении к своим подзащитным, ссылались на их детдомовское воспитание: что с них в таком случае возьмешь?4

Колонии и исправительно-трудовые лагеря были настоящей школой преступности. В 1953 г. прокурор Кизеллага Козлов отправил областное управление юстиции «Представление о нарушениях социалистической законности» в лагере. В нем были подобраны «...факты систематического произвола, избиений заключенных администрацией [Кизеловского] лагеря, умышленные расстрелы заключенных как при их конвоированию к месту работы, так и при задержании бежавших заключенных из лагеря».

Описание лагерных нравов выглядело шокирующим: «заключенный Прохоров был избит надзирателем лагпункта № 2 «Вильва», <...> Избитый Прохоров был раздет до белья, облит холодной водой и в наручниках брошен в нетопленную камеру, где в течение 5 суток лежал без пищи и воды. Кроме того, оперуполномоченный Алексеев при допросе бил Прохорова по лицу». Тот же Алексеев дал прика

282

зание самоохраннику Ерошенкову: «живых в зону беглецов не приводить, а расстреливать при любых обстоятельствах». Такие ж преступные указания Алексеев давал и солдату ВС О лагеря Коньшину. <...> «13 февраля 1953 г. при доставке на автомашинах заключенных к месту работы солдат Гасюков, без каких-либо к этому причин, выстрелом в упор, сзади в голову застрелил заключенного Онорина» и т. д. и т. п. Правда, выяснилось, что начальники не только стреляют в заключенных, но и мирно сотрудничают с ними в предпринимательской деятельности: «При Косьвинской лесобирже незаконно была организована мастерская для изготовления мебели/столы, диваны, шифоньеры, буфеты и т.д. /. Изготовление мебели скрывалось администрацией 8-го л/о путем выписывания фиктивных нарядов заключенным на другие лагерные работы. Изготовленная мебель забиралась руководством без оплаты ее стоимости.

Технорук Косьвенской лесобиржы Савельев систематически изготовлял мебель и продавал ее частным лицам пос. Створ, вырученные деньги присваивал»1.

За пять лет до этого прокурор области Д. Н. Куляпин напоминал сотрудникам МВД, что «...политико-воспитательная работа во всех исправительно-трудовых учреждениях не может сопровождаться ни причинением заключенным физических страданий, ни унижением их человеческого достоинства» и требовал сделать «условия содержания заключенных»2. С тех пор минуло пять лет, но все осталось по-прежнему.

Наконец, следует назвать еще один очаг преступности — расквартированные в области воинские части, подведомственные Министерствам обороны и внутренних дел. Дисциплина в них совсем не отличалась строгостью. Солдаты бегали в самоволки, напивались, буянили.

«За последнее время участились случаи бесчинств со стороны военнослужащих 14 стрелковой бригады, дислоцируемой в Бершетских лагерях, — сообщается в официальном документе. — Установлен ряд фактов, когда военнослужащие указанного соединения устраивали нападения на отдельных жителей поселка Юг Верхне-Муллин-ского района и других прилегающих к лагерям населенных пунктов, врывались со взломом окон и дверей в квартиры местного населения

283

и похищали их имущество. При попытке жителей к задержанию мародеров, последними применялось огнестрельное оружие»1.

Бойцы воинской части МВД, дислоцированной в Левшино, по ночам, подобно березниковским комсомольцам, резвились в женских общежитиях. Задержанного патрулем дебошира «...группа солдат, вооруженная кинжалами, шпагами и одним обрезом», отбила от конвоиров и «...скрылась на территории склада»2. Больше всех неприятностей доставляла лагерная охрана. Вооруженные автоматами пьяные вохровцы терроризировали соседние деревни, иногда, увлекшись, заходили и на чужую территорию. Д. Н. Куляпин упоминал о случае, когда «...пять человек из работников лагеря во главе со старшиной Брагиным направились на машине для розыска Киселева. Прибыли в [нрзб]район Свердловской области, напились там пьяными, открыли стрельбу, убили одну гражданку и произвели целый ряд других дискредитирующих действий. Возмутительный факт! Вооруженные люди, имея на себе форму, погоны, облеченные доверием, врываются в деревню, открывают стрельбу, убивают людей. Это более чем страшно!»3. Судя по докладу прокурора Козлова, ситуация в 1953 г. совсем не изменилась: «15 мая 1953 г. солдаты того же И дивизиона Востриков и Крючковой, прибыв в пос. Створ на учебные сборы проводников собак и пользуясь бесконтрольностью командования ВСО, не сдали имевшееся у них оружие системы "наган", ушли в поселок. В пос. Створ купили вино, пригласили двух женщин, ушли с ними в лес, использовали их и там же расстреляли обоих»4.

Новый прокурор области М. В. Яковлев считал, что существует еще один очаг преступности — начальные, неполные и средние школы, в которых «...не принимают должных мер к улучшению обучения и воспитания детей, имеют место грубое администрирование и извращения. Допускают многие случаи вызова в школы работников милиции для задержания учащихся и доставления их в детские комнаты за малозначительные проступки. В сентябре 1952 г. только в одном г. Краснокамске таким образом были доставлены в детскую комнату при горотделении милиции 12 человек учащихся из 6 и 8 школы (директора школ т. т. Конюхина и Вепри

284

на), из них: Мосейкин, Шкляев, Каун, Лаптев, Гуляев, Ширинкин и др. за то, что они во время перемены ссорились с девочками, срывали цветы в садике школы, нарушали своим поведением школьную дисциплину. Многие учащиеся задерживаются в школах и доставляются в детские комнаты "за подозрения" в мелких кражах и хищениях, в то время как в органы милиции заявления о кражах или хищениях ни от кого не поступало»1.

Почва для преступности была хорошо унавожена: в переполненных бараках, в обстановке ужасающей нищеты и бесправия вырастало поколение людей, не знавших отцовского ремня и материнской ласки, людей ожесточенных, злых и нервных, очень часто пьяных. Появление амнистированных на улицах городов можно сравнить с детонатором, приведшим в действие уже готовый взрывчатый материал.

Очаги молодежной преступности были известны прокуратуре. Вопрос заключался в другом, как их погасить, если они спаяны воедино с основными звеньями социалистического порядка — с промышленностью, школой и армией. И что побуждает подростков и молодых людей нарушать закон? Уже первое суждение было крамольным. Ответ на второй полагалось искать в недостатках воспитательной работы.

На самом деле разговоры на тему воспитания были пустой болтовней, прикрывающей нежелание, неумение и боязнь разобраться в подлинных причинах молодежной преступности: нищета подавляющего большинства населения, особенно тяжко переносимая в атмосфере официальной лжи о счастливой жизни советского народа. Нищета тоже имеет свои градации.

Прокурор области процитировал Справку, выданную сельсоветом: «Дана учащемуся Михалеву Ивану Александровичу, 10 лет, сыну колхозницы колхоза им. Калинина Михалевой Н. В. в том, что таковой едет в г. Молотов за сбором милостыни, ввиду отсутствия средств существования у их семьи. Что и удостоверяю»2.

Подростки, выросшие в бараках, могли видеть приметы полагающегося им благосостояния в быте одетых в драповые пальто и шляпы благополучных граждан, ужинающих в центральных ресторанах и кафе, курящих на улице папиросы «Казбек», проживающих в каменных домах. Если с исторической дистанции все эти имущественные различия кажутся ничтожными, то для современников они представлялись весомыми и значимыми. Они были маркерами, указывающими на высокий общественный статус их владельцев. В кожаных

285

пальто или наручных часах их владельцы — чиновники областных учреждений, инженеры-конструкторы, рабочие-стахановцы, адвокаты, доценты местных вузов, фронтовики, вернувшиеся домой с трофеями — видели признание государством своих заслуг1.

Для полуголодных выпускников ремесленных училищ все эти предметы роскоши казались зримым воплощением общественной несправедливости, нарушением социалистического нравственного закона, но также и вожделенной добычей, стирающей — пусть на время — границы между общественными классами.

Украсть, чтобы прикоснуться к завидной жизни, — часто встречающийся преступный мотив. Вот рабочие-подростки ночью взломали подсобку городского кафе, что-то съели и выпили там, остатки унесли домой, где и были взяты под арест милицейским нарядом. «Произведенным обыском в указанной квартире было обнаружено 8 бутылок наливки, 6 килограмм шоколада, 3 килограмма шоколадных конфет и 25 пачек папирос»2.

Кража — дело постыдное, но вот насильственное изъятие — это увлекательное приключение. Молодые люди не шарят по карманам в трамваях. Они грабят при помощи оружия. Сопротивляющихся могут и застрелить. Так ученики 21-ой мужской школы, «...организовавшись в разбойную группу в период с августа 1952 г. по февраль 1953 г., вооружившись холодным и огнестрельным оружием, боевым пистолетом «Бавард», систематически занимались в вечернее и ночное время в центре г. Молотова ограблением граждан, отбирали часы, деньги, снимали одежду, обувь и в 2 часа ночи 1 января 1953 г., встретив на ул. Коммунистическая против дома № 37 гр. Чиркова, на почве ограбления убили его выстрелом из пистолета. Всего ими совершено около 30 ограблений граждан»3.

Насилие было разлито по всем ячейкам общественной организации. Семейным орудием воспитания считался ремень. Драки были распространенным и признанным методом разрешения домашних и коммунальных споров. Жены ответственных работников кулаками учили домработниц: «Она кинулась бить меня по голове кулаком и валенком. Потом меня стала выталкивать из комнаты раздетую и без вещей. Я не

286

стала выходить раздетая и без вещей. Тогда она пальто и платок головной кинула на улицу, а меня схватила за волосы и вытащила в сени. В сенях топтала и таскала за волосы. Я стала кричать. Тут увидели соседи и меня отобрали. Она вынесла мне вещи и книги, я оделась и ушла»1. Школьные педагоги не стеснялись в средствах поддержания порядка. Самые яркие случаи сохранялись в хрониках прокуратуры:

«В Чермозском районе, ученик 3-го класса Стариков Володя 28 апреля с. г., идя в школу, по дороге запачкал руки. В школе был вскоре вызван учительницей Поповой А. М. к доске. Увидя загрязненные руки у Старикова, Попова приказала трем учащимся класса немедленно вывести его из школы на двор и бросить в помойную яму, что ученики и исполнили. Затем Стариков этими учениками был вытащен из ямы и сидел в классе мокрый и грязный на виду у всех учеников класса. Придя домой, от испуга заболел и длительное время не посещал школу»2.

Озверение нравов, присущее послевоенным эпохам, за семь лет не было излечено3. Военные практики внедрились в быт. Обычные стычки молодых людей на танцплощадках приобретали характер боевых операций, растиражированных кинематографом: с засадами, внезапными нападениями и карательными экспедициями и взятием заложников4.

Преступления, совершенные юнцами, вообще отличались какой-то тупой жестокостью, полным безразличием к чужой, да и к своей жизни. Подростки повторяли на свой лад не раз наблюдаемые ими акты насилия, или разыгрывали сцены по рассказам, подслушанным у подвыпивших фронтовиков.

Милиционеры, каждодневно сталкивающиеся с буянящими подростками, винили во всем водку. Молодежь куролесит, потому что

287

пьет: «Нужно потребовать от торгующих организаций прекратить продажу спиртных напитков в разлив из киосков, столовых»1.

Пили в то время, действительно, много. Их отрывочных сведений, сохранившихся в документах, складывается картина всеобщего тяжелого, постоянного пьянства. Пьют все: водку, самогон, брагу. Пьют все. Учителя (правда, только мужчины) и заводские рабочие. Колхозники и члены союза художников. Прокуроры и школьники. Милиционеры и писатели. Офицеры и генералы местного гарнизона. Вот картинка с натуры: «В день открытия лагерей группа генералов и офицеров, коим положено быть на трибуне, после торжественной части так нализалась и валялась недалеко от трибуны, отсюда и пьют солдаты и офицеры, а что, им скажешь — не пей, он ответит, а вы почему пьете»2. Не отставали от них партийные секретари и настоятели храмов. Надзирающий за священнослужителями уполномоченный и тот удивлялся: люди преклонного возраста «...65—70 и более лет», а так злоупотребляют3.

«Взять Молотовскую область, я нигде не видал такого массового пьянства мужчин и женщин, что в рабочий день валяются по городу не десятки, а сотни пьяных мужчин и женщин, подчас в трамвае валяется пьяный, милиционер спокойно перешагивает через него, в результате массовое нищенство в городе, забываются отцовские и материнские обязанности, развита проституция открытая, усиливается влияние поповщины», — писал в ЦК ВКП(б) в 1952 г. офицер Молотовского гарнизона4.

В трамваях и на улицах лежали пьяные. Обком партии требовал от органов милиции интенсивней проводить их уборку5.

Пили тупо, пили с выдумкой. По городу Гремячинску после окончания смены с песнями под гармошку от пивной к пивной, от столовой к столовой шествовали молодые шахтеры. «Пьянствуют, как бы отметку делают — в каждой столовой по 100 грамм, а после чего получается хулиганство, невыход на работу и т. д. »6.

288

Водка была самым доступным продуктом. Власти не делали ничего, чтобы как-то ограничить ее продажу навынос и распивочно, хотя бы возле заводских проходных. Профсоюзный активист завода имени Молотова Колпаков годами пытался объяснить высоким партийным руководителям, что так делать не следует, письмо на 18 листах под заголовком «Поклонники бога вина Бахаса»(!) отправил на имя Ф.М. Прасса. Все тщетно: «...некоторые руководящие работники просто мне говорили, что я не понимаю политики партии и правительства, что я подрываю этим самым экономику нашей страны»1.

Здесь не место выяснять причины всеобщей алкоголизации мужского населения в послевоенных городах и селах. Отмечу только, что повальное пьянство добавляло новые штрихи в общую картину повсеместного одичания, вызванного войной и отчаянной нищетой. Молодежь, усваивающая свои первые жизненные уроки в этой среде, жадно впитывала в себя атмосферу повседневного насилия и пьяного разгула, не стесняемого твердыми нравственными устоями.

Вот характерный случай, относящийся все к тому же 1953 году. В селе Гамово в Великую субботу 4 апреля отключили электричество. Молодежь, собравшаяся было в клуб — в кино и на танцы, отправилась в местный храм. Во время службы пьяные юнцы резвились, как могли: в паперти играли на гармошке, сквернословили, курили, орали священнику: «А ну-ка, батька, спой еще что-нибудь получше, а мы послушаем». Во время крестового хода в церковной ограде под свист и гогот началась драка, закончившаяся смертоубийством. На приеме у уполномоченного по делам русской православной церкви настоятель Гамовского храма сказал: «Я не знаю, кто был организатором этих неприятностей, молящиеся были весьма огорчены»2.

Основания огорчаться были и у жителей областного центра. Темными вечерами в центре г. Молотова орудовала вооруженная банда. Один за другим следовали нападения на прохожих. «В течение декабря 1952 и начала января 1953 г. в г. Молотове ими совершено 7 разбоев и 5 попыток ограбления». Под угрозой пистолета у обывателей отнимали часы, портсигары, если удавалось и деньги, если нет, раздевали. Как-то раз у старушки отобрали пуховую шаль и забрали туфли. Сопротивляющихся избивали. Случались и неудачи. 3 января

Д. 158. Л. 243.

289

1953 года в час ночи на ул. Луначарского около авиатехникума налетчики напали на работниц фабрики «Пермодежда», пытались их ограбить, обыскали и отпустили, ничего ценного не найдя. Порвали на одной из женщин пальто, но, уходя, проявили галантность: кто-то из налетчиков поцеловал ей руку.

Потерпевшие не запомнили лиц. Улицы областного центра плохо освещались. В памяти остались белые шарфы, завязанные поверх пальто — отличительный знак банды.

Мне неизвестно, как милиция вышла на след преступников, скорее всего, через известного ей скупщика краденого, которому налетчики сбывали изъятые у прохожих вещи. Так или иначе, но уже в январе 1953 г. начальник управления МГБ по Молотовской области (в его ведении в те времена находилась милиция) докладывал секретарю обкома Ф. М. Прассу: «Управлением милиции только за 14 дней января этого года ликвидировано 3 грабительско-воровских группы, задержано и арестовано — 16 человек». Среди арестованных были и «белые шарфы». После перечисления совершенных ими разбойных нападений — откуда и заимствованы изложенные чуть раньше факты — в докладе приводились сведения о составе банды:

«Осипов Ю. А., 1936 года рождения, учащийся 10 класса школы №11, судимый за кражу к 8 годам условно.

Его мать — Осипова Т. А., член КПСС, работает народным судьей 3-го участка Ленинского района.

Попов В. Н., 1935 года рождения, бывший учащийся школы №11, не работал около 5 месяцев, ранее не судимый.

Отец — Попов Н.С., член КПСС, главный механик цеха патефонного завода».

Всего 12 человек: старшеклассников, выпускников, как правило, выходцев из благополучных и по меркам того времени обеспеченных семей. Среди них оказался даже один студент университета: «Балашов А. Н., 1934 года рождения, член ВЛКСМ, профорг группы, ранее не судимый»1. Были среди них и молодые рабочие.

Спустя три месяца прокурор области М. В. Яковлев сообщал секретарю по идеологии Молотовского обкома, что следствие по делу вооруженной группы завершено. Доказано, что ими совершено тридцать разбойных нападений на граждан «...с применением угроз и указанного оружия»: ножа, стартового и боевого пистолета марки «маузер»2.

290

Уголовное дело по обвинению членов преступной группы было передано в областной суд. В течение шести дней — с 13 по 18 апреля 1953 года — под председательством члена областного суда Пили-киной продолжалось слушание дела. В итоге был вынесен приговор, вызвавший шок у московских блюстителей правопорядка. Местная публика, за исключением ряда высокопоставленных лиц, по всей вероятности, ничему не удивившихся, естественно, ничего о приговоре не знала. Самого приговора я обнаружить не смог, зато нашел письмо заместителя министра юстиции РСФСР, отправленное в адрес первого секретаря Молотовского обкома КПСС. Вот его текст с некоторыми сокращениями:

«В министерство юстиции РСФСР поступило частное определение Верховного Суда РСФСР, в котором указывается, что Моло-товский областной суд, рассматривая в судебном заседании с 13 по 18 апреля 1953 года под председательством члена суда тов. Пили-киной уголовное дело по обвинению Санникова, Попова и других в числе 10 человек, преданных суду по ст. 59 — 3 УК РСФСР и по ст. 2 части 2 Указа Президиума Верховного Совета СССР от 4 июня 1947 г. «Об усилении охраны личной собственности граждан», вынес в отношении большинства привлеченных лиц неправильный и чрезмерно мягкий приговор.

Верховный суд считает установленным, что привлеченные по делу лица, сорганизовавшись в бандитскую группу, возглавляемую Сан-никовым и Поповым, с лета 1952 года по январь 1953 г. совершили в г. Молотове более 20 бандитских и разбойных нападений на граждан.

На вооружении этой бандитской группы было три пистолета, два финских ножа и свинчатка (холодное оружие).

При нападениях подверглись насилию и ограблению более 25 человек, причем ряду из них были нанесены побои.

Несмотря на совершение таких тяжких преступлений, после вынесения мягкого приговора в местах лишения свободы остался лишь один соучастник — скупщик краденного Луканин, а все 11 исполнителей преступлений были освобождены от наказания в силу Указа от 27 марта 1953 г. «Об амнистии». <...> 11 мая 1953 г. Верховным Судом РСФСР приговор Молотовского областного суда в отношении десяти человек отменен по кассационному протесту прокурора за мягкостью назначенной осужденным меры наказания, и дело передано на новое рассмотрение.

Считая, что Молотовский областной суд под председательством тов. Пиликиной допустил серьезную политическую ошибку, прошу вас обсудить вопрос о партийной ответственности т. Пиликиной.

291

О результатах прошу поставить меня в известность»1.

В общем, все участники разбойных нападений получили меры наказания, не связанные с лишением свободы. Скупщик краденного был отправлен в лагеря на долгих 8 лет.

В деле под номером 157 подшито письмо, отправленное Пилики-ной все тому же секретарю обкома. Оно датировано 25 апреля 1953 г., то есть месяцем ранее, чем строгое указание из столицы. Содержание письма по форме и содержанию напоминает тщательно подготовленную речь высококвалифицированного адвоката в судебном заседании, оспаривающего пункт за пунктом все положения обвинительного заключения. Замечу, что в те времена защитники так себя в суде не вели, во всяком случае, в Молотовском. Инструкции Министерства юстиции и решения партийных инстанций, практика взысканий и исключений приучали их к сдержанности и скромности в полемике с государственными обвинителями. Судья Пиликина таких ограничений не знала. Вот выдержки из этого письма:

«Несмотря на то, что по делу проходят 7 человек несовершеннолетних ребят <...>, следствие по делу проведено необъективно.

Им предъявлено обвинение в том, что они все занимались бандитизмом. Будучи вооруженными и нападая на граждан г. Молотова, совершали ограбление.

В суде установлено, что пистолет «Маузер», который по материалам предварительного следствия значится изъятым из квартиры Кар-манова 22 января 1953 г., в действительности, был выдан работнику милиции Старцеву матерью Карманова из своего служебного сейфа (она работает инструктором по кадрам геодезических разведок). Пистолет мать Карманова взяла у сына еще в ноябре месяце 1952 года, и он лежал у нее на работе до выяснения вопроса с отцом Кармановым, который является военнослужащим и находится в настоящее время на курсах в Сольвычеготске [так в тексте — О. Л].

До 3 декабря 1952 г. вооруженного ограбления совершено не было, следовательно, пистолет «маузер» не применялся ни в одном ограблении.

Не было проведено очной ставки подсудимого Фролова, не признавшего себя виновным, с другими обвиняемыми, которые его уличают в преступлении.

При объективном исследовании такая очная ставка была необходима.

292

У отца Осипова в столе изъяты старые замки, накладки и ключи, которые приложены к делу, тогда как они не имеют к преступлению Осипова Юрия никакого отношения.

Стартовый пистолет изъят у свидетеля Лыхина, которому продал Попов в декабре месяце 1952 года.

Самодельный пистолет, не пригодный к стрельбе, взят у Ганчук из квартиры.

Финский нож — из квартиры Максимова.

<...> Судом установлено, что «финский нож», изъятый у Максимова из квартиры, размером всего не более 10 см вместе с ручкой. Им отец Максимова пользовался для заточки карандашей. Между тем, по фотоснимку, этот ножичек имеет вид, действительно, финского ножа как холодного оружия.

Все ограбления ребята производили в разное время <...> не вооруженными, за исключением 3 декабря и 8 декабря 52 г.

Попов, Санников, Кузнецов, Карманов, Ганчук, действительно, нападали на трех граждан, угрожая им ножом и кобуром (!) от пистолета.

При тщательном рассмотрении дела в суде установлен только один случай нанесения гр-ну Постаногову царапины головы. Других случаев нанесения телесных повреждений потерпевшим не было. Судом установлены 2 случая как бы озорных действий со стороны Осипова и Попова 2 января 53 г., остановив ночью двух женщин, обыскав их — одну поцеловали в щеку, другой — руку, отпустили. В предварительном следствии говорится, что "символом" их бандитской группы были белые шарфы. Тогда как в суде установлено, что имеющиеся белые шарфики у 3-х человек никакими признаками банды не являются.

Областной суд считает, что ребята могут исправиться вне тюремного заключения, в обычной обстановке. Об этом свидетельствует их личное признание своей вины, чем они помогли раскрыть свои преступления»1.

Судья обвиняет органы прокуратуры в недобросовестном проведении предварительного следствия и, как сказали бы сейчас, в неоправданном обвинительном уклоне. Разбойные нападения кажутся ей озорными шалостями не в меру разошедшихся подростков: никого же не убили. Колотили тоже не сильно, так — пугали. Нож короткий, пистолет самодельный, «маузер», у мамы хранимый, а та женщина вполне приличная, у нее и сейф есть. В общем, не разбойники,

293

а милые озорники в белых шарфиках, таких и хочется добавить слово «чулочках». Какой же это признак банды, просто деталь одежды.

Казалось бы, удрученные ростом преступности руководители области немедленно накажут впавшего в гуманизм судебного работника. Нет, все происходит иначе. Сперва председатель областного суда Хлопина не соглашается с Верховным судом РСФСР и представляет дело в Верховный суд СССР. Безрезультатно. Решением от 11 июня 1953 г. он оставляет в силе определение Верховного Суда РСФСР в отношении 8 лиц. Дело вновь поступает в областной суд 31 августа 1953 г. и не рассматривается им. Процитируем очередной документ: «Задержка с рассмотрением этого дела объясняется тем, что секретарь обкома тов. Прасс Ф. М. просил тов. Хрущева Н. С. о неприведении в исполнение определения Верховного суда РСФСР от 11 мая, т. к. все обвиняемые молоды, в данное время занимаются общественно-полезным трудом, исправляются на производстве, имеют хорошие показатели по работе и нецелесообразно лишать их теперь свободы. Этим объясняет тов. Хлопина и то обстоятельство, что до сих пор не выполнено требование министерства юстиции РСФСР и не приняты меры в отношении члена суда тов. Пиликиной, под председательством которой рассматривалось это дело»1.

Скажу сразу, мне так и не удалось узнать, чем кончилось дело: отправились ли сын судьи вместе с сыном начальника цеха на нары, туда, где бы их встретили дети рабочих и колхозников, или отделались легким испугом; какова была их дальнейшая судьба.

Здесь интересно иное — двойная шкала правосудия, применяемая для выходцев из разных социальных слоев. Для номенклатурных детей — пусть и не самого высокого ранга — одна; для выходцев из низов — совсем другая. Есть еще один аспект — разрыв между официальной риторикой, призывами выжечь дотла преступность, покончить с бандитизмом и эластичной практикой, варьирующей меры наказания в зависимости от сложного переплетения сил внутри все того же номенклатурного слоя. Сейчас не узнать, кто именно воздействовал на секретаря обкома, побуждая его послать письмо непосредственно Хрущеву: директор завода, где работали родители городских разбойников, или командир воинской части, или кто-то еще. Ясен результат — отступление от политики борьбы с преступностью в угоду частным интересам.

294

СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие ...................................................

Место действия................................................

Разорение дома Париных. Молотовские медики в политической кампании 1947 г.................................................

Генеральские деньги. Денежная реформа 14 декабря 1947 г.

в г. Молотове...................................................

Враги.........................................................

Увольнение Кертмана..........................................

Ной и другие. Юридические споры в 1953 г.....................

Климу Ворошилову письмо я написал..........................