8 В городе М Очерки социальной повседневности советской провинции в 40-50-х гг

на Л. X. с 26 августа с. г. и поручить ему читавшиеся им в 1952-1953 учебном году курсы»'.

Последнее распоряжение исполнено не было. Деканат тут же отдал Кертману курс «История южных и западных славян», ранее читавшийся А. Череванем. В «Отчете... за 1953-54 учебный год» новый декан историко-филологического факультета П. Д. Пачгин (преподаватель по ставке доцента с 10 января 1939 года) не упустил случая попенять строптивцу: «Научный работник доц. Кертман Л. Е., которому был передан данный курс, не обеспечил его подготовку к началу учебного года»2.

Здесь необходимо сделать небольшое отступление. В истории Пермского университета имя Л. Е. Кертмана окружено почтением. Бывшие ученики очень тепло вспоминают о нем. Профессора Кертмана «... любили, его ценили все, кто с ним контактировал на ниве научного знания. Отличительными чертами [так !] его личности являлось богатство идей, которыми он обладал. <...> Он был превосходным лектором. <...> Отмечая высокие этические качества Л. Е. Кертмана, необходимо отметить его несомненный литературный талант. <...> Неиссякаемый источник эрудиции бил из него мощным фонтаном». Далее в записках бывшего аспиранта Л. Е. Кертмана можно найти и другие не менее яркие эпитеты и сравнения: «блеск литературного дарования, сила и яркость научной мысли»3. Сегодня Лев Кертман становится мифологической фигурой, олицетворяющей великую эпоху становления исторической школы в ПГУ.

Во всех справочных и юбилейных изданиях он упоминается в недлинном списке крупнейших ученых, создавших славу университета: «К/ертман/. — Основатель перм. ист. школы по проблемам раб. движения и истории культуры 3. XIX-XX вв.»4. Воздается должное и университетскому руководству, сумевшему оценить редкие дарования историка, оградить его от нападок, предоставить возможности для плодотворной научной деятельности. На сайте «Культурология», где размещена биографическая справка о Л. Е. Кертмане, утверждается даже, что он в течение долгих лет был проректором пермского

1 Прокофьев М. - Тиунову В. 29.09.1953//.ГАПО. Ф.р1715. On. 1. Д. 236. Л. 6.

2 Отчет о работе кафедр и факультетов Молотовского госуниверситета им. A.M. Горького за 1953-1954 учебный год//ГАПО. Ф. р180. Оп. 12. Д. 122. Л. 27.

:! Семенов В. Л. Размышления о прошлом. Пермь, 2006. С. 199—201. 4 Кертман Л. Е.//Уральская энциглопедия /http://www.ural.ru/spec/ ency/encyclopaedia-%EA-927.html

181

госуниверситета1. В случае внешних осложнений университетское начальство всегда приходило ему на помощь, во всяком случае, не позволяло расправиться с талантливым историком. «До оргвыводов дело не дошло, — пишет о событиях 1952—1953 гг. П. Ю. Рах-шмир. — Атмосфера на Урале была иной по сравнению с Украиной. Здесь не возникло полосы отчуждения. Л. Е. Кертман смог заняться докторской диссертацией, тематика которой в первичном виде определилась еще в Киеве»2. Действительность была, однако менее благостной, чем изображается в мемориальных, или юбилейных сборниках. Оргвыводы были, и увольнение имело место.

Попытаемся выяснить, по каким причинам ректорат университета при явной поддержке, если и не по инициативе партийного бюро, решил избавиться от перспективного доцента, не замеченного ни в склоках, ни в бытовом хулиганстве, ни в чрезмерном увлечении горячительными напитками, ни в нарушении супружеской верности. На первый взгляд, прав М. Г. Гуревич, обнаруживший причины увольнения в заурядном антисемитизме университетских начальников, или, добавим, в их сервильности. Увидели в «деле врачей» начало охоты на евреев и посчитали необходимым присоединиться — либо по доброй воле, либо по казенному интересу, либо из чувства самосохранения.

В «Информации», отправленной в обком КПСС 3 февраля 1953 г., заместитель секретаря партийного бюро студент Е. Лучников сообщает, что преподавателями и сотрудниками университета «.. было обращено внимание на тот факт, что большинство участников группы врачей-вредителей — евреи по национальности». Заканчивалась «Информация» тривиальным доносом. Упомянув, что «... митинги и собрания по сообщению не проводились», — он добавляет для сведения, что «доцент кафедры высшей алгебры и геометрии А. Е. Раик (член КПСС с 1931 г.) имеет брата, проживающего в Нью-Йорке»3. Ее и уволили «по собственному желанию» вместе с Л. Кертманом и А. Череванем.

Можно согласиться с тем, что антисемитская кампания предоставляла удобный случай для тех, кто хотел бы избавиться от Л. Е. Кертмана. В связи с этим любопытны изменения, производимые в официальных университетских документах с его отчеством. Принимают

1 Кертман Л. E//http://www.countries.ru/library/culturologists/kertman. htm

2 Рахшмир П. Ю. Постоянство и многообразие творчества//Мир личности. Творческий портрет профессора Л. Е. Кертмана. — Пермь, 1991. С. 56.

3 Информация в обком КПСС. 3.02.1953//ГОПАПО. Ф. 105. Оп. 20. Д. 129. Л. 1.

182

на работу Льва Ефимовича, а увольняют Льва Хаймовича, в одном случае даже Льва Хадика Хаймовича1. Впрочем, было бы неверным видеть в этом местную инициативу. В начале 1950-х гг. власти проводят целенаправленную политику диссимиляции населения страны. В паспорта и в партийные документы вписывают этнические имена и отчества, так что и в этом отношении ситуация с Л. Кертманом не является исключительной.

Так 12 марта 1953 г. партийное собрание университета исключает «...за обман партии и неискреннее поведение члена КПСС Цейт-ловского Якова Хаймовича», который был виновен в том, что сменил свое отчество в партийных документах на «Михайлович». Это решение принято девяноста двумя голосами против двадцати одного, поданного за строгий выговор, и одного — за выговор2.

В. В. Кузнецов расходился с истиной, когда говорил о незначительном распространении антисемитских настроений. Во всяком случае, именно в университете родилась инициатива провести тотальную проверку, «...насколько глубоко сионизм проник в среду евреев в нашей стране»3. Тем не менее, этнических чисток не проводилось. Отдел кадров в 1952 г. отчитывался перед министерством о тринадцати евреях-сотрудниках, в следующем году — о двенадцати4. Может быть, потому что вся кампания, начатая в январе, оказалась скоротечной. Из ЦК не поступало четких и недвусмысленных инструкций. В Молотове к соответствующим действиям приступили с опозданием едва ли не на месяц, так что просто времени не хватило. Было, однако, не только это. Конечно, среди университетских преподавателей нашлись энтузиасты, вроде доцента В. П. Шахматова, готовые вершить суд и расправу над «безродными космополитами», но они оставались в явном меньшинстве. Ученый совет университета, хотя

1 Список научных работников Молотовского госуниверситета им. A.M. Горького, освобожденных от преподавательской работы в 1953 г.// ГАПО. Ф. р180. Оп. 12. Д. 2582. Л. 35.

2 Протокол общего собрания партийной организации [Молотовского Госуниверситета им. A.M. Горького]. 10.09.1953//ГОПАПО. Ф. 717. On. 1. Д. ПО. ГОПАПО. Ф. 717. On. 1. Д. 109. Л. 40-41.

3 Информация в ЦК КПСС о высказываниях трудящихся Молотовской области в связи с передовой газеты «Правда» «Подлые шпионы и убийцы под маской профессоров-вредителей» и Сообщения ТАСС об аресте группы врачей-вредителей//Лейбович О. Россия 1941 — 1991. - Пермь, 1993. С. 69-70.

4 Отчет о работе Молотовского госуниверситета им. A.M. Горького за 1952//ГАПО Ф. р180. Оп. 12. Д. 102. Л. 9; Сводный отчет о численности и составе научных работников на 1 октября 1953 г.//ГАПО. Ф. р180. Оп. 12. Д. 438. Л. 14.

183

и ставил препоны для приема на работу сотрудникам «определенной национальности», но далеко не в каждом случае. Учитывались и деловая необходимость, и ранговые предпочтения. Как правило, проваливали ассистентов. Тогда же 1 марта 1953 г. ученый совет университета избирает заведующим кафедрой экспериментальной физики М. И. Корнфельда, еврея по анкетным данным1.

Конечно, «дело врачей» создало благоприятную обстановку для того, чтобы, не считаясь ни с законом, ни с традицией, уволить доцента Л. Е. Кертмана, но не оно было единственной, или даже главной причиной. Подготовка к этому мероприятию началась годом раньше. Само же увольнение можно считать одним из моментов в развитии конфликта между блистательным лектором и другими обществоведами г. Молотова. Здесь необходимо пояснить, что в ранний пермский период вплоть до 1954 г. Л. Е. Кертман почти ничего не публикует2.

В списке его научных трудов помещены две газетные статьи, помеченные мартом и июлем 1951 г.3 Сам он объяснял свое молчание разными привходящими причинами: незавершенностью исследований, относительной недоступностью московских библиотек4. Кажется, в данном случае Л. Е. Кертман несколько лукавил. Ситуация в гуманитарной науке была таковой, что печатать оригинальные исследования в области новой истории было едва ли возможным. За короткое время сложился новый канон, предписывающий историкам зарубежных стран предварять свою статью, или книгу цитатами из трудов И. В. Сталина, основное внимание уделять экономическим процессам (если речь шла о XIX или XX веках, то в духе ленинскою брошюры об империализме), сверять периодизацию по «Краткому курсу истории ВКП(б)», акцентировать внимание на борьбе народных масс против империализма, разоблачать «буржуазных фальсификаторов», не пользоваться «вражескими» источниками и постоянно помнить об определяющем воздействии на изучаемые явления революционных событий в России. Писать полагалось простым, доходчивым газетным языком. За отступление от канона наказывали. И если академику Е. В. Тарле только прямыми обращениями к Ста-

1 Протокол заседания ученого совета Молотовского госуниверситета им. А. М. Горького. 1.03.1953//ГАПО. Ф. р180. Оп. 12. Д. 2582. Л. 2.

2 Первая научная публикация: «Вопросы истории рабочего движения на страницах английских журналов»//Вопросы истории. 1954. №7.

3 Мир личности. Творческий портрет профессора Л. Е. Кертмана..., С. 158.

4 Протокол №24 заседания партбюро Молотовского госуниверситета им. A.M. Горького/ДОПАПО. Ф. 717. On. 1. Д. 104. Л. 33.

184

лину удавалось (с большими потерями) отстоять свое право на индивидуальный стиль — и то под благовидным предлогом, что необходимо «...поскорее дать отпор бесчисленным фальсификациями войны 1941—1945 гг., выходящим в Америке, Англии, Западной Германии»1, то для его опального и не именитого ученика такая возможность исключалась полностью.

«В советское время работа в отечественных архивах, во всяком случае, по новейшей истории была закрыта. А получить командировку для работы в британских архивах вообще невозможно»2.

По архивным материалам очень трудно восстановить события, предшествующие увольнению. Не сохранились документы, принадлежащие перу Л. Е. Кертмана. По официальным ответам министерства, по справкам, выданным партийными инстанциями, можно в самых общих чертах представить содержание его запросов, последовательность действий. Лев Кертман не состоял в партии и потому не имел возможности отстаивать свои взгляды на протоколируемых собраниях. Он не был и членом Ученого совета Молотовского университета. Его туда изредка приглашали. В оставшихся от того времени документах Л. Е. Кертман, по преимуществу, молчит. Говорят его гонители. Их позиция изложена пространно и разноголосо. Тексты, оставшиеся от Ф. Горового, Г. Дедова, К. Мочалова, П. Хитрова — вот основные источники, по которым можно составить представление о сути конфликта. Позиция Л. Е. Кертмана представлена в них косноязычно — в полном соответствии с интеллектуальными возможностями критиков, настроенных к тому же весьма по-боевому и твердо знающих про партийность истины. Историческое изображение, опирающееся на источники такого рода, не может быть ни полным, ни точным. Помня об этом, постараемся все-таки ответить на вопрос, почему был уволен Л. Е. Кертман.

Он был принят на работу в Молотовский университет доцентом с окладом 2800 рублей 1 сентября 1949 г. «временно, вплоть до утверждения Министерством Высшего Образования СССР»3. Утверждение последовало не сразу. Только спустя два года, 24 июля 1951 г. приказом по главному управлению университетов МВО СССР доцент Лев Ефимович Кертман был назначен исполняющим обязанно-

1 Академик Е. В. Тарле и власть. Письма историка И. В. Сталину и Г. М. Маленкову. 1937 - 1950 гг.//Исторический архив. 2001. № 3. С. 106.

2 Давидсон А. Б. Образ Британии в России XIX и XX столетий//Но-вая и новейшая история. 2005. №5//http://vivovoco.rsl.ru/VV/PAPERS/ HISTORY/ALBION.HTM

•! Приказ по Молотовскому Госуниверситету им. A.M. Горького. 4.10.1949//ГАПО. Ф. р1715. On. 1. Д. 236. Л. 1.

185

сти заведующего кафедрой всеобщей истории1. Кафедра состояла из 5 человек. Кроме заведующего на ней работали О. Бадер, В. Малыгин, Ю. Рекка и Л. Бородина.

Л. Е. Кертман — продуктивный и деятельный работник. Он читает основные курсы по собственной кафедре, преподает «Историю политических учений» на юридическом факультете, ведет занятия в городском университете марксизма-ленинизма, на курсах пропагандистов при Молотовском горкоме ВКП(б) и во множестве других мест.

Он пишет докторскую диссертацию на идейно выверенную тему: «Лейбористская партия — орудие империалистической реакции»2.

Здесь надо бы вспомнить, что первоначально предмет исследования назывался совсем иначе: «Ранняя идеология лейбористской партии». Если верить М. Лилиной — такая подпись стояла под статьей «Антипатриотическая деятельность космополита Кертмана», ректорат и партком Киевского университета (в нем Кертман работал прежде) нашли это название, а с ним и направленность диссертации «.. вредительскими, враждебными советской исторической науке»3.

Судя по всему, Л. Е. Кертман искренне пытается быть настоящим советским ученым. В его личном фонде сохранились тетради, свидетельствующие об углубленной работе над трудами И. В. Сталина: выписки, конспекты, цитатации. Пройдет много лет, но он не устанет удивлять своих коллег превосходным владением сталинским словарем. Подводя итоги дискуссии на кафедральном семинаре, Лев Ефимович после обстоятельного научного анализа высказанных точек зрения мог довести до сведения собравшихся и политическую оценку их взглядов на языке ушедшей эпохи: «брандлерианство», «тальгей-мерщина», «каутскианство» и т.п. Иронизировал или предостерегал.

В отчете партийного бюро историко-филологического факультета за 1950-1952 гг. встречается упоминание о том, «...что среди части студентов сложилось мнение о т. Кертмане как о лучшем лекторе-марксисте»4. В г. Молотове, казалось бы, ничто не напоминает о

1 Приказ по главному управлению университетов Министерства Высшего Образования СССР. 24.07.1951//ГАПО. Ф. р1715. On. 1. Д. 236. Л. 2.

2 Протоколы партийных собраний историко-филологического факультета и других факультетов. 1952.//ГОПАПО. Ф. 717. On. 1. Д. 106. Л. 38.

3 Лилина М. Антипатриотическая деятельность космополита Кертма-на//3а советские кадры 20.04.1949//ГАПО. Ф. р1715. On. 1. Д. 280. Л. 4

4 Отчет о работе партийного бюро историко-филологического факультета с 7 апреля 1950 по 27 марта 1952 г. 27.03.1952//ГОПАПО. Ф. 717. On. 1. Д. 106. Л. 28.

186

Киевской катастрофе: увольнении из университета за космополитизм («.. Кертман не только идейно сочувствовал этим антипатриотическим выродкам, но и работал заодно с ними» !), безуспешных попыток устроиться на работу на Украине «... в связи с отсутствием вакансий в педагогических институтах республики»2. Конечно, есть проблемы и на новом месте. Трудно завершить диссертацию, не получая командировок в Москву3. На филологическом отделении старший преподаватель А. Н. Руденко без устали разоблачает троцкистов и космополитов среди собственных коллег, в том числе и жену Льва Ефимовича — С. Я. Фрадкину. Тем не менее, ситуация для работы кажется благоприятной. В ноябре 1951 г. ректор издаст приказ о создании комиссии, которой поручит «написать историю возникновения и развития университета». Среди ее членов значится и доцент Л. Е. Кертман4. Комиссия не спеша выполнит поручение (в университете, за редким исключением, все делается, не спеша) и спустя 15 лет в 1966 г. опубликует исторический очерк «Пермский государственный университет имени Горького». В 1987 г. появится его новое издание. Руководить авторским коллективом будет Л. Е. Кертман5.

Только в феврале 1952 г. выяснилось, насколько недолговечной была обретенная передышка. Вновь повторялась ситуация трехлетней давности. В Киеве за месяц до собрания партийного, комсомольского и профсоюзного актива, потребовавшего увольнения «космополита Кертмана», он получил рекомендацию для вступления в ВКП(б), в которой присутствовали все необходимые формулы: «... показал себя хорошо подготовленным специалистом, читает лекции на высоком идейно-теоретическом уровне, дисциплинирован, политически грамотен, <...> выступает с лекциями и докладами, принимает участие в теоретических конференциях и научных сессиях. Пользуется авторитетом среди преподавателей и студенческого состава исторического факультета и университета»6.

1 Лилина М., Л. 1.

2 Справка. 20.06.1949//ГАПО. Ф. р1715. On. 1. Д. 234. Л. 13.

3 См.: Протокол № 24 заседания партбюро Молотовского госуниверситета им. A.M. Горького//ГОПАПО. Ф. 717. On. 1. Д. 104. Л. 34.

i Приказ  по  Молотовскому  Госуниверситету им.  A.M.  Горького. 28.11.1952//ГАПО. Ф. р80. Оп. 12. Д. 296. Л. 485-486.

5 Первый на Урале: Пермский государственный университет. 1916— 1986. — Пермь: кн.изд-во, 1987.

6 Белан. Рекомендация в кандидаты ВКП(б) т. Кертмана Льва Ефимовича 2.03.1949//ГАПО. Ф. р1715. On. 1. Д. 233. Л. 5.

187

В Молотове спустя полгода после назначения на должность заведующего кафедрой в газете «Звезда» появилась статья, подписанная историком партии из педагогического института г. Дедовым, под заголовком «Об ошибочных выводах в лекциях тов. Кертмана».

По жанру статья представляла собой рецензию на стенограмму лекции для слушателей университета марксизма-ленинизма (ВУ М Л) «США — главный оплот мировой реакции и империалистической агрессии». По содержанию — публичный донос. Слово «об», с которого начинался заголовок, не было случайным. В советской политической практике оно указывало на характер публикации. Когда в 1952 году появилась статья «О романе В. Гроссмана... », Твардовский сказал: «Если "о", то добра не жди»1.

Г. Дедов, ознакомившийся со стенограммой, нашел в лекциях «... серьезные политические ошибки»: Л. Е. Кертман «... произвольно обошел первый раздел программы "Ленин и Сталин об американском хищническом империализме" и не привел ленинско-сталинскую оценку». Более того, он не назвал размеры прибылей американских монополий, подсчитанных несколько месяцев назад советским журналом «Вопросы экономики», поскольку де не захотел своих слушателей «...утруждать лишними цифрами». Хуже того, доцент Кертман «ни единым словом не упомянул об идеологическом наступлении американской реакции. Поэтому лекция изобиловала общими фразами, повторениями, нечеткими выводами по поводу внешней политики США». Покончив с одной лекцией, рецензент принялся за другую: «Борьба СССР против создания единого антисоветского фронта». В ней, по мнению Г. Дедова, лектор проявил избыточную эрудицию: слишком долго излагал план Дауэса*, но пропустил его сталинскую оценку. «Вопреки историческому положению вещей», высказал крамольное утверждение, что «XIV съезд нашей партии принял курс на индустриализацию страны, потому что появился план Дауэса (?!)».

И периодизация в лекции подозрительная: не из «Краткого курса» («двадцатые годы, первая половина двадцатых годов, вторая половина двадцатых годов»), и пристрастия сомнительные («уделял очень много внимания разным биографическим деталям многочисленных министров французского и других западноевропейских правительств

188

«в ущерб рассказу... о героической самоотверженной борьбе народных масс за мир...»).

Особенно возмутило автора статьи то, что Л. Е. Кертман «... пытался защищать некоторые ошибочные положения своих лекций». Далее следовали политические обвинения: «нет воинствующей большевистской партийности, марксистского анализа исторических фактов и событий, нет подлинного разоблачения враждебной идеологии англо-американских империалистов». Глухо упоминалось и то, что лектор «... подчас <...> сбивается на позиции, давно осужденных советской общественностью космополитизма и низкопоклонства перед загнивающим буржуазным миром». Естественно, такой человек не может знать истории: «Лектор явно не в ладах с датами, путается в элементарных фактах исторической науки. Известно, например, что советскую делегацию на генуэзской конференции возглавлял Г. В. Чичерин, а лектор объявляет главой этой делегации А. В. Луначарского». Ошибки Л. Е. Кертмана не случайны, так как «...некогда ему готовиться к лекциям, ибо он читает их везде и всюду», что, естественно, дурно. Еще хуже, что «тов. Кертман не любит критики и не прислушивается к советам товарищей»1. Слово «халтурщик» не было произнесено. Все другие ярлыки, вроде «безродного космополита», также опущены. По тогдашним меркам критика была умеренной, однако только по форме. Обвинения, предъявленные Л. Е. Кертману, были серьезными: отступления от марксистско-ленинской методологии, беспартийность, объективизм, политические ошибки, недобросовестность в работе.

Текст статьи Г. Дедова вполне тривиален как по содержанию, так и по форме. Он соответствует жанру критических материалов, призванных обратить внимание советской общественности на серьезные ошибки того или иного работника. После чего общественные организации должны были начать собственное расследование, позволяющее установить дополнительные генеалогические источники ошибок, степень их вредного воздействия на коллектив, детально ознакомиться с политическим лицом человека, подвергшегося критике, проверить, насколько он поражен идейным недугом и может ли от него излечиться.

Разоблачительная статья (а именно такой характер имела публикация М. Лилиной «Антипатриотическая деятельность космополита Кертмана») отличалась от статьи критической не только жесткостью

189

формулировок, но и однозначностью выводов. Жертвы разоблачительных публикаций были обречены на изгнание с работы, исключение из партии или уголовное преследование. Критическая статья была предупреждением. Разоблачительная статья — приговором. Впрочем, дистанция между двумя этими газетными жанрами была очень небольшой, а грань условной. За критической статьей могла последовать статья разоблачительная. Местные инстанции могли выдать неадекватную реакцию, что называлось тогда перестраховаться, и избавиться от неудобного сотрудника.

Здесь интересней другое. Кто заказал критический материал Дедову, то есть снабдил его стенограммой лекций, поручил написать, разместил на страницах главной областной газеты? По версии автора статьи, все шло естественным путем. Кафедра истории СССР в университете марксизма-ленинизма в плановом порядке обсудила стенограмму первой лекции Кертмана и нашла в ней ошибки. И Дедов, по всей вероятности, один из участников обсуждения, решил ознакомить читателей «Звезды» с мнением кафедры. Он пишет правду, хотя и не всю. Лекция «США — главный оплот мировой реакции и империалистической агрессии» была прочитана в октябре или в ноябре 1951 г., за два месяца до появления газетной публикации. Обсуждение текстов лекций на заседаниях кафедры предусматривалось решением бюро горкома «О работе Вечернего Университета марксизма ленинизма». В постановлении, естественно, не указывалось, чьи лекции следует стенографировать, а затем подвергать критическому разбору. Руководство кафедры сделало выбор самостоятельно, указав на Кертмана. Лекция эта была предварительно застенографирована. Интересно было бы узнать, пользовались ли проверяющие технической новинкой — магнитофоном или обошлись услугами стенографистки? После чего заседание кафедры (редкое явление в истории ВУМЛ), действительно, состоялось. «Кафедра признала лекцию неудовлетворительной, политически недостаточно заостренной, план лекции не соответствовал требованиям программы». О чем и была составлена соответствующая справка1. Секретарь горкома по идеологии Бобров на партийном собрании в университете прямо назвал имена тех, кто обнаружил «политические ошибки в лекциях т. Кертмана»: товарищей Хитрова и Антонова2. Оба университетские историки. От критики на заседании кафедры до газетной публикации су

190

шествовала, однако, дистанция громадного размера. Кто решился ее преодолеть, придав деловой ситуации политическое значение? Вряд ли руководство горкома. Преподаватели университета марксизма-ленинизма входили в его номенклатуру. Существовала жесткая связка. Когда доцент Кертман допускал политические ошибки, горком в автоматическом режиме допускал ошибки кадровые, или, более того, терял политическую бдительность. К слову, если бы руководство ВУМЛ усомнилось в политическом содержании лекций Кертмана, то оно имело все возможности без всякого шума, в рабочем порядке удалить Льва Ефимовича из преподавательского состава, просто не давать ему учебных поручений. Ничего этого не произошло. Дедов также не смог сослаться на мнение слушателей, выражавших неудовольствие по поводу лекций Кертмана.

Статья против Л. Е. Кертмана, с большой долей вероятности, появилась по инициативе его коллег по преподавательской работе, готовых пойти на конфликт с городскими партийными властями для того, чтобы уничтожить противного им лектора. Речь шла о подготовленной акции. Ее инициаторы и организаторы находились в университете. Иначе не объяснить быстроты и слаженности их последующих действий.

Как я уже писал, по тогдашним правилам политического поведения публикация критической статьи была сигналом для партийных и административных инстанций. Действовал строгий регламент: проверка фактов, обсуждение в собственном трудовом коллективе, обязательная самокритика с разоблачением источников ошибок и возможные организационные выводы. Для подготовки всех мероприятий требовалось время. В данном случае университетские власти действовали молниеносно. Статья была опубликована в субботу. В среду 6 февраля на заседании ученого совета, обсуждавшем работу юридического факультета, сначала декан И. М. Кислицин, а затем и ректор В. Ф. Тиунов подвергают критике лекции доцента Кертмана. И.М. Кислицин, вступивший на тропу войны против заведующих кафедрами — местных корифеев юриспруденции доцентов И. С. Ноя и В. В. Пугачева, обнаружил вдруг, что близкий им доцент Кертман поверхностно излагает курс «История политических учений». Ректор пошел дальше и прямо заявил: «Тов. Кертман на факультете в своем преподавании допустил ряд ошибок. Необходимо обратить внимание на идеологическую выдержанность преподавания». Кертман был, видимо, настолько растерян, что не возражал. Он тут же выразил готовность либо передать курс профессору В. В. Мокееву (старому и заслуженному историку партии, ставше

191

му профессором без всяких защитных процедур — у него не было и кандидатской степени), либо поделить «Историю политических учений» на две части, пообещав в будущем читать лекции «... на надлежащем уровне». Было от чего растеряться. Университетские власти нарушили все процедуры. Декан не посещал лекций Кертмана на юридическом факультете. Не было сигналов от студентов, или замечаний со стороны коллег. Лекции Кертман читал совершенно иные по тематике, нежели в университете марксизма-ленинизма. Объяснение сочинят потом: «Нет двух Кертманов: для вечернего университета и госуниверситета. Методология чтения лекций одна»1. Университетские власти действуют по аналогии. Если лектор в одном учебном заведении спутал Г. В. Чичерина с А. В. Луначарским, то в другом учебном заведении он обязательно спутает Монтескье с Локком. Если Кертман не уделил достаточного внимания сталинской критике плана Дауэса, то он непременно забудет изложить сталинские взгляды на перспективы развития и укрепления советского государства. Он по-другому не может. В постановление Ученого совета вставили специальный пункт о Л. Е. Кертмане, в общих чертах повторяющий газетную критику:

«В лекциях кандидата исторических наук Кертмана Л. Е. по курсам истории политических учений и экономики и политики зарубежных стран допускается расплывчатое, подчас поверхностное изложение материала, без глубокого марксистского анализа исторических фактов и событий и без должного разоблачения враждебной буржуазной идеологии. Имеет место небрежное обращение с цитатами и датами из сочинений классиков марксизма, допускается путаница в политических вопросах»2.

Отметим, что первое обвинение Л. Е. Кертмана в политических ошибках в стенах Молотовского государственного университета прозвучало по поводу ситуации на юридическом факультете. Произнесено оно было не в партийном, но в сугубо научном собрании.

Жесткая позиция ректора требует объяснения. Василий Филиппович Тиунов принял должность 4 сентября 1951 года, покинув для нее пост заместителя председателя Молотовского облисполкома. Он принадлежал к команде уволенного от должности секретаря обкома К. М. Хмелевского и уже по этому основанию стал неприемлемой фигурой для нового хозяина области Ф. М. Прасса. Перевод на работу

192

ректором был для него карьерным поражением; университет — местом ссылки. Вся его прежняя работа протекала вдали от учебных заведений, по преимуществу в советских учреждениях. В. Ф. Тиунов — практик со степенью кандидата экономических наук. Его политическое положение весьма уязвимо. В молодости, до сентября 1918 года он успел побывать членом партии левых социалистов-революционеров. Спустя девятнадцать лет председателя Омского обл-плана В. Ф. Тиунова арестуют в Омске по обвинению в контрреволюционных преступлениях и выпустят только через двадцать четыре месяца. В своей партийной автобиографии он напишет: «Под судом и следствием не был, но в 1937 г., когда я работал председателем Омского облплана, был в Омске арестован с предъявлением обвинения по статье 58 УК РСФСР (только в общей форме). Но по окончанию следствия дело прекращено, и я был полностью реабилитирован. Работники Омского Управления НКВД, которые меня арестовали, были осуждены»1. Для университета он еще чужой человек, крайне ревниво относящийся к своему предшественнику Александру Ильичу Букиреву, который принял на работу нераскаявшегося космополита. Во всяком случае, через полтора года все на том же сентябрьском партийном собрании один из ораторов — Харитонов — вскользь заметит:

«Не нравится, что у тов. Тиунова проскальзывает мысль: что было до меня — плохо. Что при мне — хорошо. <...> А между тем, старый ректор тов. Букирев не является членом Ученого совета университета»2.

На ближайшем партийном собрании 14 февраля 1952 г. обвинения против Л. Е. Кертмана выдвинет секретарь партбюро университета К. Мочалов, который проговорится, по какой причине товарищи не любят заведующего кафедрой всеобщей истории. Того наперебой приглашают читать лекции. Ему платят — что вызывает зависть и раздражение со стороны менее удачливых коллег. Секретарь публично выскажет то, о чем перешептываются в кабинетах и коридорах: «Здесь говорили о тов. Кертман. Он погнался за длинным рублем и по существу начал халтурить. Ведь он на стороне ведет полугодовую нагрузку. Некоторые поручения там он читает по своему желанию. Ясно, что готовиться к занятиям систематически не может». В поста

193

новлении имя Кертмана будет упомянуто в числе «...некоторых преподавателей, которые «читают отдельные лекции на низком идейно-теоретическом и методическом уровне»i.

Тут же решением партийного собрания историко-филологического факультета была создана комиссия по проверке работы кафедры всеобщей истории во главе с П. И. Хитровым — историком СССР, в то время разрабатывающим научную проблему: роль товарища Сталина в хлебозаготовках в Ставропольском крае. Тема, скажу сразу, загадочная. Сталин в Ставрополье не ездил. По всей видимости, П. И. Хитров пытался использовать для своих исторических писаний назначение Сталина руководителем продовольственного дела на Юге России в мае 1918 г. Как известно, Сталин остановился в Царицыне, отослал в центр несколько эшелонов с хлебом и занялся военными делами2.

К проверке привлекли крупнейших знатоков истории: П. Д. Пач-гина — его скоро назначат деканом историко-филологического факультета, Ф. С. Горового — будущего ректора и Я. Р. Волина, впоследствии занявшего должность заведующего кафедрой истории КПСС3. Комиссия посещала лекции и знакомилась с кафедральной документацией,

Спустя месяц «дело Л. Е. Кертмана» заслушивают на бюро горкома ВКП(б). В протоколах заседания бюро от 5 марта 1952 г. вторым вопросом значится: «О статье в газете "Звезда" от 2 февраля 1952 г. "Об ошибочных выводах в лекциях тов. Кертман"». В дискуссии принимают участие пятеро: беспартийный Кертман, Дедов, Горовой, Мочалов и работник обкома ВКП(б) Мадонов, ведающий вузами. Краткая протокольная запись не позволяет выяснить ход обсуждения. Материалы подготовки вопроса для бюро не сохранились. Бюро горкома признало статью правильной и обратило внимание «...тов. Кертман на ошибочность его выводов в лекциях», на «неправильную практику вольного обращения с цитированными произведениями классиков марксизма-ленинизма и с программой курса Внешней политики СССР, на неудовлетворительную подготовку к лекциям и нарушение требований марксистско-ленинской

194

методологии». Примечателен третий пункт постановления: «Считать недопустимым чтение лекций без наличия конспекта и предупредить тов. Кертман, что, если он в ближайшее время не исправит отмеченные недостатки в лекциях, будет поставлен вопрос об отстранении его от преподавательской работы». Ректору университета было предложено «...усилить контроль за идейным содержанием преподавания всеобщей истории»

Постановление интересно тем, что в нем отсутствует указание на самокритику обвиняемого. Следует обратить внимание и на то обстоятельство, что, признав статью верной, бюро горкома не повторило ни обвинений в космополитизме, ни упреков в беспартийности. Более того, Лев Ефимович и далее продолжал работать в университете марксизма-ленинизма. Директор этого учреждения Мухин 20 июня 1953 г. выдаст Л. Е. Кертману «Справку», что тот «... к порученной работе относился добросовестно и обеспечивал высокое качество преподавания»2. Заметим также, что университетские проверки, предваренные разоблачительными вердиктами ученого совета и партийного собрания, начались на месяц раньше. И пункт «об усилении контроля» выглядит вписанным задним числом для оправдания поспешных действий ректората.

Настоящий суд над Л. Е. Кертманом состоялся через неделю на заседании партийного бюро университета. 12 марта 1952 г. этот орган, состоящий из семи человек, в присутствии ректора и членов комиссии по проверке заслушивал отчет о работе кафедры всеобщей истории. Докладывал Л. Е. Кертман по правилам, принятым в вузовских учреждениях. Кафедра с выполнением учебного плана справляется. Работники не пропускают занятий. Они организовали две выставки — о Парижской Коммуне и франко-прусской войне, посещали студенческие общежития, читали там лекции. Работает археологический кружок. Далее в протокольной записи появляются фрейдовские обмолвки. «Научная работа кафедры поставлена скверно. Тов. Бадер работает систематически. В этом году заканчивает докторскую диссертацию. Я работаю в области истории. Мне необходимо быть в Москве для ознакомления с литературой, которой нет в г. Молотове. Из-за отсутствия литературы я даю пока незавершенную продукцию. Думаю, докторскую диссертацию закончу в этом году. Тов. Малыгин не возбуждается к научной работе.

1 Протокол заседания бюро Молотовского горкома ВКП(б). 5.03.1952// ГОПАПО. Ф. 1. Оп. 45. Д. 620. Л. 156-157.

195

К выполнению плана научной работы не приступил. Молодые научные работники т. т. Рекка, Бородина осваивают курсы и готовятся к сдаче кандидатских экзаменов». Далее Л. Е. Кертман подверг себя самокритике: «Я сложные курсы освоил хорошо, но я не осмыслил методику их чтения. А курсы я читаю сложные. Готовлюсь к ним недостаточно систематически. Я не укладываюсь в отведенные часы. Допускаю небрежные, нечеткие формулировки, которые не замечаю. Я стараюсь дать обилие материала, чтобы студенты поняли исторический процесс». В заключение Кертман, сказав несколько добрых слов о своих товарищах по кафедре («Малыгин — хороший специалист и методист. Обладает огромными фактическими знаниями по истории. <...> Молодые преподаватели т. т. Рекка и Бородина много работают над курсами»), вновь признал свои ошибки: «Я виновен, что качество преподавания у нас не всегда высокое. Я недостаточно контролировал преподавателей, мало посещал их занятия, сам не организовывал взаимопосещения с последующим обслуживанием^'). Мы не слушаем преподавателей заранее. Я указания давал не в категорической форме, а высказывал свое мнение». Своим обстоятельным докладом, посвященным главным образом учебно-методической работе кафедры, Л. Е. Кертман пытался задать тон предстоящему обсуждению, перевести его на деловую почву. Никакой политики. Только методика и практика управления. Да, техника исполнения лекций недостаточно хороша. Да, нужно больше уделять времени обучению молодых преподавателей, тогда они будут читать лекции, «более увязанные с современностью». Помогите, товарищи, поделитесь опытом, как это у Вас получается. С благодарностью примем критику и станем исправляться. Наукой активней займемся. О выводах «Комиссии по обследованию работы кафедры всеобщей истории Молотовского государственного университета 1951/1952 учебного года» Кертман знал и с ней не согласился. В пространной справке, подписанной П.И. Хитровым, А.Д.Антоновым и Т.Е. Санниковой, работа кафедры признавалась неудовлетворительной ввиду плохого руководства со стороны заведующего. «Главная вина за такое состояние кафедры должна быть возложена на и. о. зав. кафедрой тов. Кертмана Л. Е.»1. Лев Ефимович был искусный тактик, но сбить противников с заранее заготовленной позиции не смог. Они сразу же свернули обсуждение на политические темы. Докладчику задали вопросы:

196

■ Как Вы оцениваете статью в газете «Звезда»? (В. Ф. Тиунов)

■ Как понимать Ваше отношение к рецензии Дедова? (Ф. С. Боровой)

■ Были ли у Вас ошибки методологического характера? Как называется кружок, который Вы ведете со студентами? (Ф. С. Горовой)

■ Почему на бюро Горкома и сейчас Вы по-разному расцениваете отношение к рецензии Дедова? Каким образом Вы посвящены в денежные операции археологических экспедиций? Как охраняются археологические памятники, как они учитываются кафедрой? (П. И. Хитров)

■ Как вы относитесь к своему выступлению на ученом совете? (3. С. Романова.)

Кертман что-то говорил в ответ, секретарь занес в протокол только оценку: «Ясного отношения к статье в газете не дал. Не высказал ясного своего отношения к решению Горкома».

Потом от имени комиссии выступил П. Д. Пачгин, доложивший «о грубых и глубоких недостатках» в работе кафедры. За ним — П. И. Хитров и А.Д.Антонов. Последний поучал Кертмана, что «экономические факторы нужно было в лекции поставить на первый план. Меньше надо было уделять внимания мемуарам, а больше произведениям классиков марксизма-ленинизма». Небрежно выполненная протокольная запись не дает полного представления о содержании обсуждения. Выступления Л. Е. Кертмана изложены значительно хуже, нежели его критиков. Тем не менее, общий ход дискуссии ясен. Соглашаясь с тем, что в методике чтения лекций есть недостатки и готовиться следует систематически, Л. Е. Кертман наотрез отказался признать методологические и политические ошибки: «В основном правильно, что я недостаточно готовлюсь, что проскакивают неточные формулировки, и сейчас придется эти формулировки готовить заранее дома. Вольно обращаюсь с программой в отношении времени». А вот комиссия критиковала лекции предвзято и некомпетентно. За нее немедленно заступились университетские гранды.

Тиунов В. Ф.: «Мне не нравится ваше выступление, тов. Кертман. С одной стороны Вы признаете ошибки, с другой — нет. Нет четкости в Ваших выступлениях. Отсутствует искреннее признание своих ошибок. Вы крутитесь. Курс читается самый острый, политический — и сказать, что он немарксистский — нельзя, иначе мы Вас не допустили бы до чтения его. Знаний у Вас много, но Вы переоцениваете свои силы. Необходимо цитаты классиков марксизма-ленинизма записывать. К лекциям вы не всегда подготовлены, а потому

197

идейно-теоретический уровень их иногда бывает низким. Ответственность за ведение курса очень сложна, кафедра работает неудовлетворительно. <...> Комиссия в целом сделала правильные выводы, и т. Кертман надо предупредить».

Горовой Ф.С.: «Узнав о неблагополучном положении дел на кафедре всеобщей истории, партбюро историко-филологического факультета, после решения партсобрания факультета, создало комиссию во главе с т. Хитровым для проверки работы кафедры. Но тов. Кертман сделал все от него зависящее для того, чтобы скомпрометировать комиссию партбюро, доказать ее «некомпетентность». Он требовал пересоставления расписания для его присутствия на всех лекциях, которые будет посещать комиссия, пытался добиться через своих знакомых, чтобы Обком ВКП(б) требовал ускоренной проверки. Это бесчестность, бестактность, зазнайство. Меня удивляет поведение т. Кертман сегодня на партбюро. На заседании бюро ГК ВКП(б) т. Кертман признал свои методологические ошибки, отмеченные в статье т. Дедова. После выступления т. Мадонова он прямо заявил, что в основу моих лекций нужно брать произведения классиков марксизма-ленинизма, чего я до сих пор не делал. Теперь же от всего сказанного на бюро ГК ВКП(б) т. Кертман отказывается и признает за собой только методические ошибки и неточные формулировки. Странное и подозрительное поведение. Вслед за тов. Кертман с отрицанием ошибок в своих лекциях выступили и члены кафедры всеобщей истории т. т. Малыгин, Бородина. Параллельно замечу, что на кафедре всеобщей истории нет критики и самокритики. Там есть подхалимство и преклонение перед авторитетами^.^ Я понимаю решение ГК ВКП(б) как документ, дающий общую оценку качества лекций т. Кертман с их грубыми методологическими ошибками. <...> Тов. Кертман делает, по меньшей мере, бестактность по отношению к присутствующим на бюро, пытаясь отделить свою деятельность в вечернем университете от деятельности в госуниверситете. Тов. Кертман, пользуясь некоторой неосведомленностью членов партбюро в вопросах истории, на глазах фальсифицирует факты и обстоятельства, при этом скрывает и не говорит о фактах, которые его [пропуск в протоколе — О. Л.] как человека, делающего грубые политические ошибки.<...> Почему тов. Кертман ничего не говорит о том, как он на лекциях студентам V курса историков читал клеветническую по отношению к советской стране ноту белоэстонцев без всяких дополнительных объявлений, причем помещенная, вслед за белоэстонской нотой нота советского правительства, разоблачающая клевету белоэстонских предателей, не

198

была прочтена студентам? Что это — недоразумение, тов. Кертман, недомыслие, или что-то еще? <...> Тов. Кертман даже не замечает (а может, и замечает), что его выступления против комиссии являются выступлением против марксистской концепции, изложенной т. Сталиным. Вообще же тов. Кертман, как показала практика, многие свои ошибки признает с тем, чтобы от них впоследствии отказаться. Хотелось бы видеть не ненужные мудрствования и стремление доказать отсутствие ошибок, а искреннее признание и исправление ошибок. Лекции т. Кертман страдают грубыми методологическими ошибками и их нужно немедленно устранить, радикально перестроив работу кафедры».

Оборин А. И.; «Ваши лекции, т. Кертман, хорошо слушаются, но вы позволяете себе вольности. Форма изложения их очень хорошая, но анализ фактов вы даете недостаточный. Цитаты нужно записывать, а не полагаться на свою память и способности. В выступлении у Вас чувствуется неискренность. Ошибки надо признать и их исправить. Быть более прямым и честным».

Хитров П. И.: «Своей характеристикой состава комиссии т. Кертман пытается, по меньшей мере, поставить под сомнение основательность и серьезное значение выводов, сделанных ею, и тем самым замазать грубые ошибки, допущенные им в лекциях, которые прослушала комиссия (я не говорю уже о том, что такая характеристика членов комиссии — преподавателей — является, по меньшей мере, самовосхвалением зазнавшегося сомнительного человека и стремлением определенными грубыми средствами опровергнуть критику, по существу не признавать ее)».

Мочалов К. И: «Тов. Кертман ведет себя неискренне, он крутится и упорно не хочет признать честно своих ошибок. Более того, т. Кертман сегодня вводит в заблуждение бюро, заявляя о том, что будто бы бюро ГК ВКП(б) не полностью признало правильной статью т. Дедова в газете «Звезда». Я присутствовал на заседании бюро и заявляю, что оно признало статью т. Дедова правильной, что лекции т. Кертман в вечернем университете марксизма-ленинизма читает на низком идейно-теоретическом уровне, в обобщениях и выводах допускает небрежные формулировки. <...> Мы хотели услышать от Вас искреннее признание имеющихся недостатков, мы хотели бы услышать, что Вы думаете делать для устранения этих недостатков <...> Главное то, что Вы лекции читаете на низком идейно-теоретическом уровне, в основу их не берете высказывания классиков марксизма-ленинизма, допускаете небрежные формулировки, не разоблачаете правых социалистов на данном этапе.<...> Кертман

199

зазнался, возомнил себя всезнайкой и не прислушивается к критическим замечаниям товарищей. <...> Надо отбросить эту спесь. <...> Если Вы этого не сделаете в ближайшее время, то окажетесь в худшем положении. Мы не потерпим того, чтобы т. Кертман и дальше читал политическую дисциплину на низком идейно-теоретическом уровне. Мы предупреждаем Вас об этом, т. Кертман. Делайте выводы сами».

В конце концов, партийное бюро приняло постановление, состоящее из двух пунктов:

Выводы комиссии о работе кафедры всеобщей истории утвердить.

Предупредить т. Кертман, что в случае, если он не исправит указанные недостатки в своей лекционной работе и в работе по руководству кафедрой, то он не сможет быть использован на преподавательской работе в университете1.

К протоколу заседания партийного бюро приложены «Основные выводы комиссии по обследованию работы кафедры всеобщей истории...» Вместе с речами на заседании партийного бюро они позволяют понять методы охоты на строптивого историка.

Стенограмма лекции сопоставляется с набором цитат из сталинских текстов, имеющих какое-либо, пусть отдаленное, отношение к предмету. Искусство охотника как раз и состоит в том, чтобы набрать таких цитат по максимуму и не ошибиться: не сослаться на что-либо политически устаревшее.

Далее к делу привлекаются свежие, проверенные книги и статьи, либо отмеченные Сталинскими премиями, либо опубликованные в директивных журналах: «Большевик», «Вопросы экономики». Члены комиссии очень гордились собой, поскольку были в состоянии проделать фундаментальную работу: прочесть и проработать главу из «Истории дипломатии» и уязвить лектора: «Авторы «Истории дипломатии», удостоенные Сталинской премии, рассуждают иначе, чем т. Кертман»2.

Вооружившись новым знанием, они приступают к разбору текста. Здесь техника упрощается. Каждое из положений, услышанных на лекции, проверяется на соответствие найденным цитатам. Если лектор толкует о другом: о политике «блистательной изоляции» Великобритании, например, значит, он игнорирует требования марксистско

200

ленинской методологии и прямые указания товарища Сталина. Если он предлагает свои формулировки, либо хотя бы авторскую их редакцию, он, стало быть, методологию извращает и протаскивает контрабандой какой-нибудь дрянной багаж: буржуазный, оппортунистический, троцкистский, или космополитический, на выбор. П. И. Хитров обнаружил даже «протаскивание взглядов Покровского, осужденных партией и советской исторической наукой».

У лектора, попавшего в облаву, есть одна возможность: огородиться частоколом из цитат, а вовнутрь поместить комментарии из свежих газет. В этом случае также могут обвинить в начетничестве, схоластике и догматизме, но здесь уже открываются возможности для активной обороны. Л. Е. Кертман так защищаться не захотел — и потому его контркритика была слаба и неубедительна. Он упрекнул, было, членов комиссии в «буржуазности», но те сразу же заслонились сталинской цитатой и легко парировали выпад.

Надо заметить, что техникой облавы загонщики владели блестяще. Здесь нужно было либо самому побывать в шкуре дичи, либо иметь особый талант к охоте на человека.

Если не принимать во внимание агрессивности вузовских партийных функционеров (они просто отрабатывали свой хлеб), наибольшую непримиримость к Л. Е. Кертману проявили его товарищи по историческому цеху Ф. С. Горовой и П. И. Хитров.

Парадоксальность ситуации заключалась в том, что первого обвинителя в течение нескольких лет изобличали в политических грехах. Уже упоминавшаяся старший преподаватель русской литературы Анна Николаевна Руденко писала в обком партии, затем в ЦК, возможно, что и в иные органы, заявления на Ф. С. Горового, которого она заподозрила «... в непартийном образе мыслей» и других политических преступлениях, вплоть до троцкизма. Одним из поводов стало его замечание на лекции, что Московское вооруженное восстание в 1905 г. началось на день раньше, чем это указано в «Кратком курсе истории ВКП(б)». Причем, Ф. С. Горовой четыре года подряд на всех партийных совещаниях упорно не соглашался признать свою политическую ошибку. Его наказали, но нестрого. В январе 1952 г. секретарь Молотовского обкома Мельник отказал Горовому в рекомендации в докторантуру, пообещав, что к этому вопросу «... можно будет вернуться через некоторое время». Отвечая на запрос из ЦК, тогдашний 1-й секретарь обкома Ф. М. Прасс, как мог, смягчал вину перспективного работника, напоминал о его фронтовом прошлом, перечислял научные заслуги и общественные нагрузки. «Недостатки в его поведении, отмеченные выше, являются следствием недостаточной вос

201

питанности тов. Горового, переоценки им собственных знаний, и он их, несомненно, преодолеет»1.

В связи с этим грубые нападки, с которыми Горовой набрасывается на Льва Кертмана, выглядят актом психологической самозащиты. Глубоко уязвленный несправедливыми обвинениями, Ф. С. Горовой, быть может, не задумываясь об этом, стремится передвинуть их на другого, более слабого. Здесь на память приходит любопытная гипотеза Н. Вольского, касающаяся распространения антисемитизма, его индукции: юдофобами обыватели становятся от страха перед погромщиками: «Значительная часть самых рьяных антисемитов состоит из трусоватых "интеллигентов" русско-еврейского происхождения. <...> Трусость вовсе не предохраняет от жестокости, напротив, очень часто именно она служит подспудным мотивом для экстремизма и безудержной жестокости»2. Уберем национальный момент, и мы обнаружим подобную ситуацию. Обвиненный в троцкистской контрабанде Ф. С Горовой, обличает своего коллегу в политических грехах, делая это с большевистской прямотой, неистовостью и страстью. Он больше не отщепенец, он снова в строю, снова громит общего врага. По-солдатски. По-другому он не умеет.

Я не нашел документа, который бы прямо удостоверял, что именно Ф. С. Горовой был инициатором расправы. До поры, до времени он вообще держится в стороне. На первые роли выдвигаются фигуры помельче: Дедов, Хитров. Только им явно не под силу привести в действие маховик газетной кампании, заставить отступить университет марксизма-ленинизма, подчинить своему влиянию ученый совет. Здесь необходима более крепкая рука. В заседании бюро горкома Ф. С. Горовой уже принимает деятельное участие — и не только по должности заведующего кафедрой истории народов СССР. В университетских стенах Федор Семенович явно заправляет всем обвинительным процессом: назначает комиссию, добивается обсуждения, вставляет разящие формулировки в партийные решения.

Наверное, на месте Л. Кертмана мог оказаться кто-то другой, но для Федора Горового именно он стал самой подходящей жертвой.

Ф. Горовой и Л. Кертман — ровесники3. Первый на год старше. Оба южане. Кертман — киевлянин. Горовой родился и вырос под

202

Одессой. Фронтовики, вернувшиеся в науку после тяжелых ранений. Защитили кандидатские диссертации примерно в одно и то же время по сюжетам, хотя и разным, но относящимся к XIX веку. В городе Молотове — новички. За каждым из них тянется шлейф зловещих слухов, недобрых пересудов, банальных сплетен. Говорят о темном прошлом: о какой-то организации, о подписке, о запрете на проживание в 35 городах. Говорят и даже пишут. Анонимный корреспондент сообщает товарищу Сталину, будто «Горовой является сыном кулака, что он исключался из Херсонского сельскохозяйственного института за меньшевистскую пропаганду в 1933 г. (в 16 лет — О. Л.) и тогда же снимался с должности агронома за контрреволюционную пропаганду, что степень кандидата исторических наук он получил мошенническим путем». Анонимку сочиняют где-то в университете. Ее автор (или авторы) хорошо осведомлены о том, «что 18 студентов из числа сдававших экзамены Горовому получили неудовлетворительные оценки». Секретарь обкома, вынужденный давать разъяснения по этому поводу, сообщает в Москву: прошлое Федора Семеновича мы обязательно проверим, по поводу «двоек» разберемся, но «обвинение в незаконном получении ученой степени кандидата наук и права преподавания в высшей школе» так же как и «в пропаганде меньшевистских взглядов в университетских лекциях и печатных статьях и меньшевистских взглядов» неверное и необоснованное1.

И вот этим людям по воле случая пришлось вступить в конкурентные отношения на образовательном поприще.

Ф. С. Горовой и Л. Е. Кертман заведуют историческими кафедрами, работают над докторскими диссертациями, читают курсы на факультете и в городском университете марксизма-ленинизма. В этом соревновании Ф. С. Горовой уступает. Конечно, он крепкий администратор с зычным голосом и отличными хозяйственными навыками, но студенты да и слушатели ВУМЛа предпочитают лекции Л. Е. Кертмана. Они на него, во всяком случае, не жалуются. На Горо-вого кто-то из партийных пропагандистов сочинил донос в обком и в ЦК, обвинив лектора в том, что тот неправильно трактует состояние советской исторической науки. Горовой проигрывает и на кафедральном уровне. Сотрудники кафедры всеобщей истории, несмотря на жесткое давление, открыто поддерживают своего шефа, не сдаются. В своих подчиненных Федор Семенович не так уверен.

203

Л. Е. Кертман покушается на самое ценное достояние Ф. С. Горового: на его профессиональный авторитет. Горовой привык смотреть свысока на своего коллегу по историческому цеху: как командир артиллерийского дивизиона на рядового пехотинца, как облеченный доверием коммунист на сомнительного беспартийного, как представитель руководящего народа на безродного еврея, наконец, просто как человек физически крупный на интеллигентного хлюпика. «Основным изъяном характера Ф. С. Горового, — повторяет расхожее университетское мнение не близко знавший его В. Семенов, — было гипертрофированное представление о своей личности и о своих возможностях»1.

Есть еще одно обстоятельство. Горовой и Кертман — историки разного профиля. Первый исходит из факта, знает цену архивного источника, ищет детали. Сохранились легенды, иногда страшноватые, про то, как Федор Семенович изымал документы у частных лиц. Для него вопрос, когда именно началось вооруженное восстание в Москве: 8 или 9 декабря 1905 г. — является принципиальным. Горовой твердо знает, что восстание началось 8-го. И если «Краткий курс истории ВКП(б)» утверждает: баррикады на Пресне появились 9 декабря, то, значит, в нем пропущено важнейшее событие.

Кертман прежде всего дорожит возможностью самостоятельной интерпретации собранных другими людьми исторических фактов. Кертман — адепт интеллектуальной истории. Его учитель Е. В. Тарле работал в западных архивах. Лев Ефимович мог читать зарубежные книги в столичных спецхранах. Он пишет книги и статьи по опубликованным источникам, тем же мемуарам. В такой ситуации конструирование объяснительных моделей, создание теоретических схем, обращение к истории политической мысли являются доминирующей тенденцией в его научном творчестве. Кертман задает иной масштаб исследования, в котором далеко не всякое событие различимо. Его интересуют тенденции и ситуации, обладающие такой временной протяженностью, в которой вопрос о точной дате конкретного события теряет свое значение. Только в свои последние годы Л. Е. Кертман с видимым удовольствием погружается в архивные изыскания. Н. Е. Васильева — его сотрудница по изданию истории Пермского университета вспоминала, как Кертман «требовал все новых подтверждений, заставлял поднимать из небытия усохшие от времени листы многотиражек, "прогонял" по живым очевидцам тех дней, добивался четкого знания "личного

дела" крупных ученых, задавал вопросы, казавшиеся ненужными, хотел иметь перед глазами исчерпывающий перечень документов»1. Все-таки такое бережное отношение к деталям — это только демонстрация исследовательского мастерства историка, больше всего, ценящего методологические изыскания. С исторической перспективы методологический конфликт 1952 г. приобретает гротескные черты. Люди, называвшие себя в минуту откровенности «ползучими эмпириками» (П. И. Хитров), обличают в теоретической слабости историка, тяготеющего к концептуализму.

В конфликте Ф. С. Горовой — Л. Е. Кертман присутствует дополнительный личный момент. Слишком различались между собой принятые ими стратегии поведения. Лев Ефимович — человек компромисса, по мнению хорошо знавшего его филолога, «ему была близка модель компромисса, присущая западной культуре и демократии»2. Сразу же скажу, что стратегия компромисса была единственно возможной профессиональной стратегией для историка, занимающегося методологией. Статья Л. Е. Кертмана «Законы исторических ситуаций», предлагающая отличный от марксизма учебников взгляд на исторический процесс, была вся скроена из ленинских цитат. Подобным образом Кертман вел себя и в повседневной жизни: советовал, а не приказывал, уступал в мелочах для того, чтобы достичь цели; не будучи склонным к конфронтациям, знал толк в обходных маневрах. Его недруги задавались вопросом, до каких пределов он может дойти в своем стремлении к соглашению. Чем или кем пожертвует по дороге. Ф. С. Горовой шел напролом. «Федор Семенович был человеком не только темпераментным, но и раздражительным, вспыльчивым, крайне невыдержанным, я бы даже сказал — недостаточно интеллигентным, с волюнтаристским складом характера», — вспоминает о нем сотрудник учебного управления ПГУ3.

Уверенный в своей правоте, Горовой не обращал внимания на препятствующие обстоятельства, с противниками вступал в непримиримую схватку. Свой последний бой — с Борисом Никандро-вичем Назаровским в конце шестидесятых — начале семидесятых годов Федор Семенович проиграл вовсе не потому, что уступил своему противнику в исторической эрудиции. Они спорили о том, когда основан город Пермь — в 1781 (Ф. С. Горовой) или в 1723 году. (Б. Н. Назаровский). В знании источников профессор превосходил

205

партийного журналиста по всем статьям. Конечно, Б. Н. Назаровский облекал собственные записки для областного партийного начальства в лучшие литературные формы, чем это умел делать историк Ф. С. Горовой. Идеологическим оружием Борис Никандрович тоже владел виртуозно, обвинив своего оппонента в том, что тот на старости лет перестал быть марксистом: «Его смелая концепция — плод фантазии, которая занесла его далеко в сторону — к Милюкову»1. Все это было, однако, неважным. Назаровский победил, потому что писал именно то, что хотели прочесть его адресаты: через год — два будет юбилей Перми. Под эту дату можно взять и дополнительные фонды, и обеспечить публикации в центральной прессе, в конце концов, получить правительственные награды. Горовой со своими историческими выкладками только мешал важному делу, и потому его мнение не было принято во внимание. В университет пришел новый ректор. Кертман держался в стороне, изредка подавая советы. Кому — не знаю. В «записках» Нины Васильевой впечатления о тогдашней баталии изложены нарочито неясным языком: «Вспоминаю одну наиболее затянувшуюся и острую коллизию конца 60-х годов, когда обе спорящие стороны, поддавшись власти навязчивой идеи победить во что бы то ни стало, переключились с убеждений на амбиции и обиды. Лев Ефимович, не будучи участником дискуссии, оказался консультантом одной из сторон и весьма терпеливо корректировал ход этой дискуссии, пытаясь доказать, что уязвимые места следует находить в позиции противника, а не в его маневренности, в системе аргументов, а не в способе их подачи, в ошибках стратегического характера, а не в дипломатии "между понедельником и четвергом"»2.

По своим личным ориентациям, вкусам, исследовательским методам, поведенческим стратегиям Федор Семенович Горовой и Лев Ефимович Кертман были антиподами. Это, к слову, не помешало их сотрудничеству в шестидесятые годы, во многом благодаря более гибкой позиции Кертмана.

«Насколько мне известно, — писал о нем историк философии Герасим Сергеевич Григорьев, — он был равнодушен к людям, которых не уважал: не сводил счеты, был свободен от мстительности, не испытывал ненависти даже к тем, кто был к нему несправедлив»3.

206

Они и проживали в одном доме на Комсомольском проспекте, в знаменитом доме ученых, или по-другому — в профессоратнике. Встречались во дворе, иногда даже в шахматы играли1.

В 1952 г. Федор Семенович вел партию по иным — совсем не шахматным правилам. Сохранилась рукопись отчетного доклада секретаря партийного бюро историко-филологического факультета Ф. С. Го-рового, с которым тот намеревался выступить 27 марта 1952 г.

Докладчик сначала цитирует решение университетского бюро, усилив обвинение в адрес кафедры всеобщей истории («подавляющее большинство членов кафедры читает лекции на низком идейно- теоретическом уровне»), а далее переходит непосредственно к Л. Е. Кертману. В строчках, ему посвященных, сквозит удивление, смешанное с обидой.

«Поражает то обстоятельство, что т. Кертман долгое время, благодаря внешне изящной форме изложения материала, преподносил студентам порочные по содержанию лекции. Эта легко воспринимаемая увлекательная форма привела к тому, что среди части студентов сложилось мнение о т. Кертмане как о лучшем лекторе-марксисте. Причем, все выступающие с критическими замечаниями по адресу т. Кертмана квалифицировались как преследования [так в тексте — О. Д.] талантливого лектора, а т. Кертман объявлялся в этом случае гонимым мучеником. Ошибка партбюро и деканата состоит в том, что они шли на поводу ложных мнений о т. Кертмане»2.

Ф. С. Горовой не может не признать мастерство лектора, но оно ему чуждо и потому опасно. Он не приемлет стиль Л. Е. Кертмана: изящный, ироничный, свободный, но пишет о «порочном содержании», употребляя эту ритуальную формулу для того, чтобы скрыть ревнивое чувство по отношению к более талантливому коллеге. Ф. С. Горовой стремится раз и навсегда избавиться от этого преподавателя, поскольку боится вновь подпасть под обаяние его лекций, пойти «... на поводу ложных мнений».

Ф. С. Горовой не прощает обид. Вполне возможно, что его раздражает также и то обстоятельство, что Л. Е. Кертмана пригласили читать юристы, с которыми он сам находится в застарелом конфликте.

В глазах Ф. С. Горового, тесное сотрудничество с такими неприятными людьми могло быть только отягчающим обстоятельством.

207

Иначе говоря, у Ф. С. Горового были причины недолюбливать Л. Е. Кертмана. Ситуация складывалась таким образом, что можно было выразить свои чувства на языке партийных инвектив. Добавим сюда общественный темперамент вкупе с превосходным знанием сталинского политического стиля и в итоге получим ту неподдельную ярость, с которой доцент Ф. С. Горовой ополчился на доцента Л. Е. Кертмана. Он со страстью вживается в роль хранителя партийной и научной этики, обличителя нравственных уродств и политических уклонов, воплощенных в фигуре обвиняемого. Его не останавливает мысль о том, что своими действиями он обрекает человека на безработицу, готовит ему запрет на профессию. Горовой не был наивным человеком и знал, что идейные разоблачения подсказывают соответствующим службам МГБ, кого следует брать в активную разработку. Это его не остановило. Положение обязывало.

Когда спустя несколько лет изменятся внешние обстоятельства, ректор университета профессор Ф. С. Горовой будет вполне лоялен по отношению к профессору Л. Е. Кертману. Новые времена — новые песни, но читать курс на историческом факультете тот в конце концов прекратит.

Павел Иванович Хитров был человеком иного калибра. Его фронтовая специальность — старший писарь. Командиры учли педагогическое образование молодого красноармейца. Он заканчивает войну заведующим секретным делопроизводством в артиллерийском полку, дислоцированном в Северо-Кавказском военном округе.

Записной оратор на всех партийных собраниях, постоянный член всех проверочных комиссий, он в промежутках успевает доносить на студентов, которые «...ходят в библиотеки города, где берут дореволюционную литературу и притом реакционную. Это отравление юношеского недомыслия»1. Сам же Хитров библиотек не любил, в университетскую даже не был записан2.

П. И. Хитров кипятится, суетится, шумит, рассыпается мелкой дробью, спешит отметиться в каждой идеологической кампании и все время перебарщивает. Ему не хватает основательности. Он постоянно сбивается с тона, ерничает.

В деле Л. Е. Кертмана он хлопочет и о собственном интересе. После закрытия кафедры всеобщей истории на отделении останется только

208

одна кафедра «истории народов СССР». Заведующим назначат, естественно, Ф. С. Горового, тут же взявшего отпуск для работы над докторской диссертацией. Исполнять обязанности заведующего станет П. И. Хитров. Ждать ему невмоготу. В мае 1953 г., когда уже подписан приказ об увольнении Л. Е. Кертмана, но тот еще работает, Хитров поднимается на трибуну партийного собрания, чтобы напомнить:

«...В прошлом учебном году обследовалась работа кафедры всеобщей истории. Было принято соответствующее решение Горкома КПСС. Партбюро было дано ряд указаний, они не были выполнены»1.

Из протоколов обсуждения видно, что П. И. Хитров чувствует себя лично задетым репликой Л. Е. Кертмана о некомпетентности. Он всеми силами стремится доказать обратное, но его исторической эрудиции хватает только на обильное цитирование одной страницы из «Истории дипломатии». Он раздражается, усиливает обвинения, переходит на личности, невнятно намекает на политическую подоплеку «теоретических» ошибок. Топит, одним словом. На сентябрьском партийном собрании в 1953 г. именно П. И. Хитров назовет выступление в поддержку уволенного Л. Е. Кертмана «антипартийным»2.

Вернемся к истории увольнения. 27 марта секретарь парторганизации историко-филологического факультета Ф. С. Горовой официально обвинил Л. Е. Кертмана в двурушничестве, тут же заклеймив его как «зазнавшегося и зарвавшегося руководителя»3. Спустя месяц, уже на университетском отчетном собрании уходящий с должности секретарь партбюро К. Мочалов назвал поведение Л. Е. Кертмана «недостойным преподавателя»:

«Вместо того чтобы признать справедливую критику в его адрес и принять меры к устранению недостатков, он стал на неправильный путь, считая себя непогрешимым». После чего вновь пригрозил увольнением:

«Если он коренным образом не улучшит содержания читаемых лекций, то он будет отстранен от работы в университете»4.

209

Потом наступило затишье. Больше кафедру никто не проверял. На лекции Л. Е. Кертмана комиссии не ходили. Партбюро не требовало стенограмм. На первый взгляд, кажется, что вся подготовительная работа по увольнению доцента Кертмана по профессиональной и политической непригодности завершена. В официальных документах многократно зафиксировано, что он, во-первых, негодный преподаватель (все лекции читает на низком идейно-методологическом уровне), никчемный руководитель (по его личной вине целая кафедра работает неудовлетворительно), чужой, подозрительный человек с низкими моральными качествами. Тем не менее, в сентябре 1952 г. доцент Л. Е. Кертман вновь приступает к работе в прежней должности. Кто остановил университетские власти? Можно с большой долей уверенности предположить, что это сделал горком ВКП(б), выдавший Льву Ефимовичу своего рода охранную грамоту, пусть условную и временную: предупредить, но преподавателем ВУМЛ оставить. Партийные чиновники руководствовались деловыми соображениями. Слушатели университета марксизма-ленинизма — публика требовательная и капризная — к лекциям Кертмана настроена благожелательно: не уходит, не жалуется, даже хвалит. Это явно не нравится другим преподавателям. Они обижаются, склочничают, стучат, даже статью в «Звезде» организовали. Надо и этим товарищам бросить кость, иначе дойдут со своими кляузами до ЦК, но Кертмана на преподавательской работе сохранить. Позицию горкома штурмом не взять. Ректорат университета переходит к осадным действиям. Цель остается прежней — Кертмана уволить, желательно с волчьим билетом. Не получится — по сокращению штатов. Чтобы их сократить, можно даже закрыть кафедру, а для этого требуется согласие министерства.

В «Отчете Молотовского университета» за 1952 г. Л. Е. Кертману был посвящен целый абзац. В нем повторялись обвинения в «низком идейно — теоретическом уровне лекций», в «небрежности и неточности формулировок», в «политических ошибках» и добавлялись новые: «слабый показ всемирно-исторического значения русского революционного движения: партии большевиков, великой октябрьской социалистической революции»1. В дальнейшем недоброхоты действовали за кулисами, документов не оставляли. Ждали подходящего момента, который и случился в начале 1953 г. В разгар «дела врачей» в университете разворачивался свой собственный конфликт,

210